Штабная сука
Шрифт:
— Да… Почти…
— Под мусор, да?
— Именно так, — усмехнулся я, выбираясь из ямы и роняя лопатку. — Под мусор.
В следующую секунду я схватил ее за горло. На ее лице отразилось наверное величайшее в ее жизни изумление, она пыталась вырываться, но куда уж ей было справиться со здоровенным мужиком! Я все сильнее сжимал ее шею и с интересом наблюдал, как жизнь мало-помалу улетучивается из этого красивого, глупого, страшного тела…
Потом что-то хрустнуло, глаза ее закатились, и она безвольной куклой повисла в моих руках. Я для верности сломал ей шею и осторожно опустил тело на землю. Потом присел рядом и закурил. Вот и все. Прощай жизнь, молодость, прощайте надежды и мечты, больше никогда тебе не стонать под мужиком, никогда
Был жаркий солнечный день, она лежала, заглядывая себе за спину, на краю вырытой для нее ямы, и в любой момент мог появиться кто-то, кто угодно, и спалить меня со всей моей бедой. Но я ничего не мог с собой поделать. Я просто сидел, смотрел на нее и курил. Ее платье нелепо задралось, обнажив краешек беленьких трусиков. Я нагнулся и задернул голубым подолом ее колени. Мне совершенно ее не хотелось. Это было… Я знал, что это было. Это было освобождение. От страха. От зависимости. От чего-то такого, что воткнулось в мою жизнь и пыталось руководить ею. Это было освобождение от чувств.
Я ничего не чувствовал. Это было странно. Приятно и тяжело одновременно. Я встат, столкнул ее ногой в яму, в могилу, и неторопливо начал засыпать землей. Потом посыпал это место сухими сосновыми колючками, шишками и кусочками коры, чтобы замаскировать. Затем навалил сверху то дерево, сухое, мертвое дерево. Все было сделано отлично. Теперь, если ты не знал, где и чего искать, ты ни за что не нашел бы ее. Потом я стер с лопатки отпечатки своих пальцев и зашвырнул ее так далеко, как только смог. Покончив с этим, я привел себя в порядок и побрел обратно. В часть.
Я отсутствовал слишком недолго, чтобы кто-то это заметил. Первым делом я зашел в умывальник и долго и тщательно мыл руки. Это в тот момент казалось мне самым важным делом.
— Что-то Наташка моя не идет… — выйдя из умывалки, пожаловался я дневальному самым обеспокоенным тоном, который только мог изобразить.
Он сочувственно покивал мне и предложил позвонить к ней в общагу. Как назло, я не знал телефона.
Я маялся весь день, до вечера. Она так и не пришла. На следующее утро я обратился к ротному и немедленно получил у него увольнительную в город. В общаге Наташки тоже не оказалось. Ее подружки не видели ее со вчерашнего дня и тоже очень волновались. Недолго думая я позвонил в милицию и сообщил о ее исчезновении и о своих подозрениях насчет появления в наших местах беглого рецидива из Харанхоя.
Было проведено расследование. Поиски ничего не дали. Наташка пропала бесследно. Я ходил на допросы в ментуру и особотдел, а потом возвращался в роту и безбожно дул драп. Отчаянию моему не было границ. Сами посудите: легко ли потерять невесту, беременную твоим ребенком, накануне свадьбы?
Ее так и не нашли, Никто до сих пор не знает о ее судьбе. Начальство с большим пониманием отнеслось к моему горю. Мне снова был предложен десятидневный отпуск домой, и я снова от него отказался: такое горе, как у меня, не лечится подобным лекарством.
Сказать по правде, мне было трудно смириться с тем, что произошло. Часто по вечерам, когда я сидел в бытовке и размышлял, мне казалось, что вот-вот дверь распахнется и на пороге появится моя несчастная невеста. Это ощущение было таким сильным, что я подолгу зависал, уставившись на дверь, потом вставал, подходил и распахивал ее настежь.
Со временем это прошло. Я уже не боюсь темноты и не вижу плохих снов. Мне кажется, что теперь я смог бы убить ее во второй раз, если бы она появилась снова. Но она не появится. Наверняка, она поняла, что ей меня не захомутать, и теперь ищет свою добычу где-нибудь в других местах. Что ж, доброй охоты!..
С той поры я ненавижу женщин. Всех, без исключения. После того летнего дня мой братан как будто умер и уже никогда не тревожит меня, как раньше. Я не хожу в увольнения и самоволки и очень рад этому. Потому что мало удовольствия иметь дело с этими мягкими, уродливыми, тонкоголосыми, скандальными, пустоголовыми, меркантильными, подлыми тварями, которые только и ждут, чтобы сунуть свой нос в твою жизнь, а когда это им не удается, делают из тебя убийцу и импотента.
О, какие же они твари! Им-то что — они просто уходят из этого мира, из его боли, грязи и забот, оставляя тебя в таком дерьме, из которого тебе уже никогда не выгрестись. Ты для них — просто точка опоры, от которой они отталкиваются в своем движении наверх. Им плевать, что» ты от этого толчка погружаешься вниз. А ты ведь погружаешься! Вниз, вниз, вниз, без конца, и все равно не перестаешь надеяться на что-то, на какой-то выход, на спасение. Но выход так и не находится, и когда ты понимаешь это, твое положение уже безнадежно и спасения нет.
Да, спасения нет. Вот что главное. Вот что нужно знать и помнить всегда и везде. Спасения нет. Никому и ни от чего. Все мы все равно умрем, причем умрем, измазанные дерьмом по самые уши, несмотря на все наши ухищрения, а может быть, именно из-за них. Все мы все равно умрем, подло, как черви, все — от рядового до маршала, от грудной девочки-сцыкухи до столетнего маразматического старпера — сдохнем, а потом сгнием в наших цинковых чехлах, и постели наши скатают, а фамилии вычеркнут из списков, и ничто наше не проникнет из цинка наружу.
Но если это и есть жизнь, то за каким хером она такая нужна? Как вы считаете? Зачем она вам нужна? Блин, я ж не гордый, я с удовольствием уступлю свою очередь на тот свет кому-нибудь, кто очень торопится. Ну что, договорились? Да? Тогда не стремайся, подходи по одному! Это жизни не хватает никому. Смерти хватит на всех. На то она и смерть…
Часть 3. ОСЕНЬ
Глава 1
Знаете, как бывает, когда парится человек, парится, вкалывает, строит дом, делает ремонт, материалы покупает, платит мастерам — старается, чтоб все было в лучшем виде, из кожи лезет, за каждой мелочью приглядывает? Знаете, да? А вот представьте, что потом, со временем, одна за другой возникают в доме разные мелкие незадачи — то краешек обоев отклеился и языком сухим свисает, то ручка на двери ванной накрылась, то проводка искрит, то побелка осыпается, то еще какой-нибудь хер из щели вылазит. А устранить, починить — руки не доходят. И копятся, копятся эти проблемки, пока не выливаются в большую проблемищу нового ремонта. Так вот, это — осень. Медленное, равнодушное умирание. Смерть. Откос. Усталость… Все это происходит со мной.
Наша рота выходит за ворота части через час после завтрака. Холодно. Сухой ветер с сопок хлещет по лицу, лезет под шинель. Полная боевая выкладка — сбруя, вещмешок, автомат, каска, подсумки, лопатка. Идем колонной по двое. Белое солнце висит над головой, как льдинка. Метров через двести останавливаемся, выливаем на землю воду из фляг. Потом двигаемся дальше.
Идем мимо казарм, мимо сдохших за колючей проволокой танков и бээмпэшек, мимо жилых домов. Прохожие, спешащие по своим делам, женщины в очереди у продмага, грязный, морщинистый старик-бурят, зависший на лавке под забором, — никто не обращает на нас внимания. Нас нет. Мы движемся в пустоте, в стеклянном коридоре, за которым своя жизнь, свои законы. Мы никому не нужны.