Штабная сука

Примост Валерий Юрьевич

— Так это же совсем другое дело, товарищ капитан. Здесь же не война… Я вот так представил себе: стоял бы я на его месте, а на меня из темноты… — Обдолбыш покачал головой и убежденно сказал: — Нельзя было этого делать, товарищ капитан. Не доброе это дело. Ведь эти учения — так, игра, показуха. А человек — не игра. Здесь бы поосторожнее надо…

— Да что ты ноешь, мальчик? — ревет Мерин. — Подбери слюни! У нас здесь ДШБ, а не лига защиты евреев!..

Кое-кто в строю злорадно ржет. Я — нет. Я вдруг понимаю, что Обдолбыш — уже труп. Такие в армии не выживают. Здесь — не их место.

— …Чего

ты этих чмырей, этих солобонов жалеешь, солдат?! Мы же мужики! А каждый мужик должен уметь за себя стоять, понял? И этот часовой твой, если бы мужиком был, должен был не давать тебе штык-нож, а глотку тебе им перерезать! А раз он этого не сделал, значит должно его за слабость наказать. Слабость ведь наказуема. Разве не так, солдат?

— Может, и так, — пожимает плечами Обдолбыш. — Может, и следует его наказать. Только, чур, без меня. Не по мне это дело…

— А вот хер тебе на рыло, солдат! — хватает его за грудки Мерин. — Ты будешь выполнять приказы, понял? Любые. Даже если прикажут голым по городу маршировать, скинешь штаны и пойдешь!..

Обдолбыш, даже не пробуя высвободиться из лап Мерина, пару секунд думает, потом отрицательно мотает головой.

— Не пойду, товарищ капитан…

В следующий миг от сильного удара в челюсть он валится на топчаны.

— Пойдешь, ублюдок! Пойдешь! — орет Мерин. — Здесь армия, понял?! А ты — солдат!

— Да не солдат я, — бормочет Обдолбыш, поднимаясь.

— Не солдат.

— А кто?! Кто ты здесь?! Маршал?!

— Я человек… Просто человек…

И снова летит мордой в топчаны.

— Нет, ты солдат, Каманин! Причем хреновый солдат!.. Вставай, нехер здесь разлеживаться!.. А я пытаюсь сделать из тебя хорошего солдата, понял? Лося!..

— Не зарули сохами в песок, лось…

О, вот это Обдолбыш точно зря сказал. Теперь уж ему трубень.

Мерин с Майковым начинают его колбасить. Конкретно так, со знанием дела. Минуты через две лицо его превращается в сплошное кровавое месиво. На маскхалате прибавляется темных пятен. Обдолбыш уже не улыбается. Он просто потерял сознание.

— Чернов! — рявкает Мерин. — Ублюдка откачать. Привести в порядок.

— Есть.

— На операции не ставить. И на хер в деле такие отсосы не нужны.

— А куда ставить?

— В наряд по роте. Навечно. Я лично с ним заниматься буду… Послушайте, ребята, — оборачивается он к нам, — поймите, вы не люди, вы — солдаты. Вы должны просто выполнять поставленные перед вами задачи. Больше ничего. Думать нехер — здесь армия, а не Дом Советов. А приказы разрешается обжаловать только после их выполнения. Любого, кто вслед за Каманиным захочет думать, буду дрочить лично. Всем все понятно?

Всем все было понятно.

— Хорошо. Разойдись…

Глубокой ночью, часа через два, наш взвод вышел на дело. Дело простое — легкое западло на коммуникациях противника. Как из «языков» информацию выкачивают или занимаются радиоперехватом, только в кино про немцев видел. Мы если и берем «языка», то просто так, потому что положено на войне «языков» брать. А информация… Просто приходит кто-то из офицеров, строит подразделение и говорит, что, дескать, по «старой» дороге со стороны Заиграева движется колонна аппаратных батальона связи

противника. Особенно ценная аппаратура — в аппаратных типа «Кристалл» и «Булава» и станциях тропосферной связи. Выдвижение — немедленно. Действия — по распорядку. Бегом марш! Хорошо иметь таких офицеров. Лучше всякой разведки работают.

Короче, выдвигаемся на место. Мы с Оскалом остаемся в «Урале» с кунгом на перекрестке, где «старая» дорога пересекается с неприметной лесной тропинкой, а весь взвод шпарит дальше, километров за пять, где еще один такой же перекресток.

Сидим. Ждем. Огни погашены, кругом темень хоть глаз выколи. Оскал опускает стекло, чтобы услышать, когда кунги улан-удинских связистов будут на подходе. Холодно, конечно, — не май месяц, — но дело есть дело, придется потерпеть.

Закуриваем. Оскал поплотнее запахивается в бушлат, вздыхает. Потом ерзает, требовательно смотрит на меня и вздыхает снова, явно на показуху. Я — тоже на показуху — ноль эмоций. Оскал пихает меня в плечо и вздыхает так, что я начинаю бояться за его легкие. Я демонстративно отворачиваюсь к окну.

— Ну нормальная фигня?! — не выдерживает он. — Ты че, Тыднюк, ва-аще нюх потерял?

— А в чем дело? — спрашиваю я таким тоном, как будто только что продрал глаза после зимней спячки. — Что-то случилось?

— Случилось! — возмущенно отвечает он.

— Что?

— Что надо!..

Я несколько секунд жду продолжения, потом, не дождавшись, пожимаю плечами и снова отворачиваюсь к окну.

— Ну нормальная фигня?!

— Да в чем дело? — опять спрашиваю я. — По большому приспичило?

— Ты не корифан, — убежденно заявляет Оскал. — Ты — придурок!

— Почему?

— Человеку плохо, он тут вздыхает уже полчаса, надрывается, чтобы привлечь твое внимание, а ты — урлобан — даже гляделками не поведешь.

— А что случилось, брат? — на всякий случай придав голосу сострадание, спрашиваю я.

Он заметно грустнеет, мнется, нервно курит сигарету.

— Помнишь… Помнишь последний караул по губе?.. Ну, когда еще трое придурков бурых из танкового полка в семерке сидели?..

— Это которых ты прикладом дубасил?..

— Ну… ну да… и там еще в туалете тема была… и на плацу, в грязи…

— И которых ты потом в карцер запихнул, под крылышко уроду Агееву… Ну и что? Подумаешь! Мало ли таких кадров через тебя прошло, брат? Нашел, в натуре, чем голову забивать!..

— Да я не… Мне от винта, ты же знаешь. И сами они, и угрозы их тупорылые… Только, веришь, брат, сегодня сон плохой с ними видел…

— Ой, да хорош гнать, в натуре, — отмахиваюсь я. — Во-первых, все это — фигня, а во-вторых, сны только с четверга на пятницу сбываются, так что…

— Так этот сон как раз так и приснился, вчера ведь четверг был, верно?

— Точно, четверг, — поражаюсь я. — А че снилось хоть?

— Что мы с ними на дембель в одном вагоне едем и они меня с поезда скидывают… И, знаешь, там, кровь, мясо…

— Гониво, — убежденно заявляю я. — Да ты сам прикинь, брат, неужто ты с тремя мазутами не справишься?..

— Оно-то, конечно, справлюсь…

— Да и как может быть, чтобы вы попали именно в один и тот же день в один и тот же поезд, да еще в один и тот же вагон…