Штабная сука
Шрифт:
Миша выскочил из туалета.
— Э, Подойницын! Командирского водилу сюда! Пусть свой дирижабль заводит!
Уже забегая в аптечное помещение, Миша видел метущегося сломя голову по коридору мосла.
Потом Миша вколол Моргунову кордиамин и анальгин, и энш повез его в Сергеевское, где находился ближайший госпиталь. Когда уазик с эншем и Моргуновым укатил, Миша вернулся в свою комнату и сказал перепуганному Левашову:
— Все в кондиции. Через полчасика и приступим. Через полчасика и приступили. Миша отправил Левашова к выходу из штаба, якобы для того, чтобы отдать мослу Подойницыну пачку «Астры». Тут-то все и началось.
— Миша, скорее! Там твой псих с ума сходит!.. Миша изобразил на лице величайшую озабоченность и заторопился за мослом. У выхода в окружении нескольких офицеров бился в припадке Левашов. В уголке жались офицерские жены из бухгалтерии, и так уже бледные до тошноты после моргуновского харакири. В своей конуре заинтересованно припал к стеклу оперативный дежурный. А Левашов закручивал спираль все туже. Он так выкобенивался, так лупился головой об пол, так хрипел, что убедил бы даже Академию медицинских наук в полном составе. Пена, выступившая у него на губах, потрясла присутствующих окончательно. Миша бесцеремонно растолкал офицеров и принялся засовывать Левашову между зубов мословский штык-нож. Потом, попросив кого-то этот штык-нож подержать, он приволок кучу одноразовых шприцов и разнокалиберных ампул и сладострастно вколол Левашову успокоительное и обезболивающее. Левашов стих Он блаженно лежал на затоптанном линолеуме и не собирался открывать глаза. Игра была сыграна и сыграна превосходно — теперь можно было и передохнуть.
— Чтоб сегодня же этот ублюдок лежал в госпитале! — железным голосом заявил энш.
— Есть, товарищ майор!
Миша, поднял очухавшегося Левашова, покорного, с безумными глазами, и повел его к себе.
Зрители медленно расходились. Миша завел Левашова в комнату, подмигнул ему, уложил на диван, а сам сел за стол писать сопроводительные документы.
— Через месяц будешь дома.
— Спасибо вам большое, товарищ сержант, — сказал Левашов. Глаза его по-прежнему были безумны. — Мои мама и папа будут вам благодарны по гроб жизни, — добавил он деревянным голосом.
— Вот и славно, — ответил Миша. — А теперь разрешаю лежать и молча думать о возвращении домой. О родителях, девочках, водке и всем остальном. А речи о благодарности и прочей дребедени разрешаю не произносить: ты мне мешаешь бумаги оформлять. Понял, да?
Левашов сцепил зубы и уставился в потолок. Время близилось к обеду.
Прошел час. Миша дописал, откинулся на спинку стула и прикрьи глаза. Он устал…
…В карауле по губе стоял отдельный зенитно-ракетный дивизион. «ПВО, — вспомнил Миша слышанную от кого-то шутку. — Сами не летают и другим не дают». Начкар — дохлый белобрысый старлей — вел его по коридору губы. Мимо красных железных дверей с дырками-глазками, мимо румяного часового с АКС, мимо крохотной столовой, откуда разило какой-то мерзостью. В самом конце коридора, рядом с широкой железной дверью с глазком и большой цифрой «7» начкар остановился и загремел ключами. Он долго, матерясь под нос, возился с замком, потом, поднатужась, отодвинул засов и с ржавым металлическим скрипом приотворил дверь.
— Заходи.
Миша зашел, дверь сзади с нехорошим лязгом захлопнулась. В слабом красноватом свете Миша огляделся. Камера для рядового
— За что сел?
— Самовольное оставление наряда, — ответил Миша.
— В бега, что ль, ударился?
— Нет.
— Что за часть?
— Танковый полк.
Арестант повернулся, словно показывая, что разговор окончен, и уселся под стеной. Миша тоже опустился на пол, скрестил ноги и принялся разглядывать арестантов.
— Сколько отслужил? — внезапно спросил кто-то. Мишу неприятно насторожил азиатский акцент.
— Какая разница? — спросил он.
— Разница-разница — одна дает, а другая дразнится! — презрительно ответил азиат. Все молчали. — Сюда иди.
«Вот урод!» — подумал Миша. Его разбирало зло.
— Сам иди, — нейтрально ответил он, потому что не знал реакции остальных арестантов и боялся ее.
От противоположной стены поднялся арестант, неторопливо подошел к Мише и пнул его сапогом. Миша резко встал, получил короткий удар под дых, но не делая пауз, не переводя попусту запала, въехал азиату между глаз. Тот яростно взвизгнул и нанес несколько ударов. Кровь бросилась Мише в голову, он в три удара завалил азиата и принялся жестоко пинать его ногами. Все повскакивали с мест и принялись оттаскивать Мишу.
— Хватит, хватит, зема, уймись, — прошептал кто-то ему в ухо. — И, главное, не шуми: караул услышит — у нас будет много неприятностей.
Миша позволил усадить себя под стену. В камере снова все затихло, только возле ведра с водой матерно шипел и булькал, приводя себя в порядок, азиат. К глазку снаружи приблизилось чье-то лицо, приклеилось, повисело и снова отклеилось.
— Видел? — прошептал Мише сосед. — Часовой палит. Миша кивнул, потом посмотрел в сторону азиата.
— А это что за урод?
— Да хрен его знает! Я с ним вместе не пил.
— Бурый.
— Это еще не бурый. Но нас всех ненавидит — точно. У них, азиатов, всегда так бывает, когда ты либо слишком уж сильнее их, либо слишком слабее. Тогда они ненавидят тебя либо за твою силу, либо за твою слабость. Если между тобой и ими примерное равенство, они хорошо к тебе относятся.
— Почему это? — Миша был явно заинтересован.
— Ну, потому что либо им не надо опасаться твоей силы, либо в них не будит дурных инстинктов твоя слабость, — губарь осторожно вытащил из углубления стены бычок и подкурил. — Вот, скажем, в нашем батальоне мы очень даже неплохо с ними живем — они такие клевые, вроде, ребята, без западла, если нужно, то и выручат. Но это потому, что у нас равенство в силах. А было бы их меньше или больше, все, наверное, было бы по-другому.
Помолчали. Потом Миша спросил:
— А что, караул стоит стремный, что вы все так шугаетесь?
— Да нет, этот караул еще ништячный, — ответил сосед. — Просто береженого Бог бережет, а небереженого… — он затянулся. — Вот если ДШБ заступит, тогда посмотришь на стремный караул, зема.
— А что будет?
— Увидишь, зема. Кстати, — сосед встрепенулся. — Тебя как зовут?
— Миша.
— Ништяк. А меня — Серый. Из Красноярска.
— А я из Харькова.
Они пожали друг другу руки.