Штангист: назад в СССР
Шрифт:
— Как клевету со стороны моего отца, — сказал я начистоту.
Константин Викторович повременил с ответом. Поджал губы в нерешительности. Потом все же сказал:
— Да, Вова. Именно так. До этого момента у Гришковца была идеальная репутация. Его судейство не вызывало ни у кого сомнений.
— А он этой репутацией пользовался, — сказал я. — Вы, Максим Валерьевич, предлагаете заходить на него через соревновательную документацию. Но это сложно и долго. А еще — рискованно. Сами говорили про то, что результаты соревнований могут отменить.
— Но твой, Вова, план звучит так, будто ты его в шпионском романе
— Согласен, — я кивнул. — Да только это не значит, что он не сработает.
Друзья тренеры приглянулись. Видно было, что оба они сомневаются в моих словах.
— А знаешь, Максим, — вдруг сказал Константин Викторович. — А я Вове верю. Верю, что его задумка сработает.
— Это почему же?
— Он говорил мне как-то, — продолжил дядя Костя, — что зря я боюсь с тобой поговорить о наших прошлых бедах. Что ты не злишься на меня уже, а тоже чувствуешь вину за сказанное тобой в тот день.
Константин Викторович замолчал под краткой волной неприятных воспоминаний. Взгляд его на мгновение провалился внутрь себя, но тут же прояснился снова.
— Да и, когда мы готовились к соревнованиям, я не верил, что Вова возьмет свой разряд. Совсем не верил. Наверно, только его рвение меня и подстегивало тренировать парня дальше. Я видел в его глазах искорку. Видел, как он стремится победить, и это меня вдохновляло.
— Соревнование — это одно, — возразил Иващенко, — а то, что он сейчас предлагает — дело сложное. Я бы сказал, настоящая оперативная работа. Так еще и рискованная. Если я проколюсь, могу и имя свое запятнать, и должности лишится. Вы тут ничем не рискуете.
Константин Викторович под грузом аргумента своего друга задумчиво замолчал. Он полез в карман олимпийки, достал папиросы и спички. Закурил, выдувая дым над нашими головами.
— Вы не правы, Максим Валерьевич, — нарушил я начавшую густеть тишину.
— М-м-м? — Удивился Иващенко.
— Я тоже рискую. Я говорил с Гришковцом. Ругался с ним сегодня.
— С Гришковцом? — Хмыкнул Максим Валерьвич, — ругался?
— Да. Я ему в лицо высказал, что знаю — он меня пытался засудить. И потом Гришковец разозлился, стал мне угрожать. Сказал, что просто так все это не оставит. Да и зять его, Рыков, ненавидит меня так, что кушать не может. Он всеми силами попытается меня, как штангиста, загубить. Потому, если все оставить так, первым именно я пострадаю. Меня они попытаются сгноить. Хотя бы за то, что мальчишка тринадцатилетний перед ними не лебезит, как другие. Да и скажем прямо — у них есть умысел против меня посерьезнее. Так что тут я тоже рискую. Рискую своей спортивной жизнью.
Максим Валерьевич молчал, глядя мне в глаза. Молчал долго. Думал, что же ответить. Потом он кривовато улыбнулся, хмыкнул.
— Знаешь, Костя.
— Что?
— Удивляет меня твой подопечный.
— Чем же?
— Есть у него какой-то странный талант — заставлять других воспринимать себя серьезно. Не как ребенка. Такого я на своем веку еще не встречал.
— Вова бывает удивительно мудрым для своих лет, — согласился Константин Викторович. — Потому я ему и доверяю.
— Ладно, — решился Иващенко, подумав еще пару мгновений. — Убедил, Вова. Помогу я вам. Рискну. Раз уж ты помог мне со старым другом помириться, выходит, у меня перед тобой должок. Да и если все выгорит,
— Спасибо, Максим Валерьевич, — улыбнулся я в ответ. — Рад, что вы все же согласились.
— Как все удивились, когда ты первого сентября в школу пришел! Смешно так! Прям смотрели на тебя, Вова, во все глаза! — Ксюша весело разулыбалась, захихикала своим воспоминаниям. — А Рита мне и вовсе признавалась, что она тебя не узнала! Как так можно не узнать?
— Давно не видела, вот и не узнала, — улыбнулся я. — Я ж был толстый. А теперь вот, совсем постройнел.
Сентябрьский день был очень теплым. Здесь, на юге, погода портится поздно, и многие деревья только в конце октября начинают желтеть, вести за собой настоящую осень. Вот и сейчас каштаны, обрамлявшие полукругом широкий школьный стадион, оставались все еще зелеными. Только некоторые их листочки тронуло желтизной. Поддались они ночной зябкости.
Мы с Ксюшей сегодня шли из школы пешком. Пришлось остаться на дежурство, и школьный автобус, уехавший собирать вторую смену, мы пропустили. Однако совершенно не расстроились. Погода шептала, и хотелось насладиться теплыми деньками, пока они совсем не кончились.
Щебеча не о чем, мы пересекли диковатый парк. Прошли рядом с белой стеной дома культуры. Потом за дорогой вышли на небольшую площадь, у высокого белоснежного магазина номер три, поселившегося в вычурном дореволюционном здании.
— Мороженого хочешь? — Спросил я, — Я угощаю.
— Мороженого?
— Ну да, — я улыбнулся девочке.
Ксюша изменилась за лето. Вытянулась. Темные волосы ее отрасли ниже подбородка, а мягкие и округлые детские черты лица обострились, стали тоньше. Я понимал, что пройдет еще несколько лет, и Ксюша превратится из милого ребенка в настоящую красавицу. От женихов отбоя не будет.
— Ну… Я не знаю… — Засмущалась девочка. — Как-то мне неловко.
— Да ладно тебе, — я схватил девчонку за ручку, повел к магазину. — Сегодня я тебя угощу, а в следующий раз ты меня.
— Ну… Ну ладно… Если так, то я согласна.
Мы заскочили в магазин. Отсчитав копейки, я купил у полной продавщицы в белом передничке и чепце пару стаканчиков мороженого. Студеное и твердое, только из морозилки, оно приятно таяло на языке во время еды.
М-да… Вот, что называется, вкус детства. Иные люди говорят, что мороженое в советском союзе было вкуснее, потому что люди тогда сами были молодыми. Потому что казалось им, что, как это говорят «небо выше».
А вот и нет. Когда мы с Ксюшей вышли из магазина, и я попробовал мороженое, оказалось оно еще вкуснее, чем я мог себе это запомнить. Вкус его был настолько нежным и сливочным, что легко пробивался к языку, даже сквозь сильную заморозку.
— М-м-м… Давно я такой вкусноты не ел, — брякнул я, откусывая вафельную краюшку.
— Вкусно, — Покивала Марина. — Вова, а ты че такой довольный?
— Потому что вкусно, — улыбнулся я.
— Ты, будто, мороженого не ел сто лет. А я за лето, честное слово, его прям объелась. Даже любимое эскимо разлюбила.
— Очень хорошо.
— Что очень хорошо? Что разлюбила?
— Нет, что много съела. Надо наедаться впрок.
— Что? Почему? — Хихикнула девчушка. — Куда ж оно денется, это мороженое?