Шторм и штиль (с иллюстр.)
Шрифт:
— Почему не спится?
Матрос улыбнулся антрацитовыми глазами, в которых заблестели знакомые Баглаю смешинки, и ответил:
— По той же причине, что и вам, товарищ лейтенант. Ведь сегодня он последний день с нами…
И в это мгновение рассыльный громко просвистал в дудку и выкрикнул обычную команду:
— Подъем!.. Приготовиться к зарядке!
Но никто в кубрике и не пошевелился. Все смотрели на своего командира. Что он скажет? Действительно, произошло нарушение распорядка. Но ведь такой день! Неужели командир корабля не поймет их?..
Наверно,
— Выполняйте дудку, — и первым вышел из кубрика. К своему величайшему удивлению, командир увидел боцмана Небабу, который по узкому шаткому трапу, переброшенному с кормы на берег, поднимался на корабль. Был он, как и Юрий Баглай, аккуратно и по-праздничному одет, старательно выбрит. Видно, тоже поднялся на рассвете.
— Иван Сергеевич! — воскликнул Юрий, называя Небабу не мичманом и не боцманом, а по имени и отчеству. — Чего это вы так рано?.. Ведь условились к подъему флага.
Боцман вчера после ужина ушел домой с тем, чтобы прийти на корабль в восемь. Казалось, теперь можно было бы и поспать подольше, отдохнуть после ежедневных морских забот. Разве мало лет отдал он флоту?..
Небаба смущенно улыбнулся:
Если разрешите, товарищ лейтенант, я сегодня до обеда побуду боцманом. Последний раз…
Буду рад, товарищ мичман.
На пирсе махали руками, наклонялись и приседали, делая зарядку, матросы, а боцман Небаба ходил по кораблю и заглядывал во все уголки. Он знал, что везде найдет полный порядок, ведь сам вчера руководил большой приборкой, но, наверное, ему хотелось в последний раз потрогать руками, приласкать глазами все то, что за много лет будто стало личным достоянием.
А матросы, расходясь с зарядки, перешептывались:
— Боцман с кораблем прощается. Не надо ему мешать. Но едва успели они умыться, как услышали его властный голос:
— По приборкам разойтись!
Все сразу же разбежались по своим заведованиям, кубрикам и боевым постам, и, хотя хорошо знали, что после вчерашней тщательной большой приборки сегодняшняя малая — только для поддержания чистоты, все принялись за работу с таким рвением, будто соскучились по ней.
А боцман Небаба появлялся на верхней палубе, в жилых и служебных помещениях, на ходовом мостике, на камбузе, возле пушек и шлюпок и покрикивал:
— Веселей, веселей, морячки!.. Палубу скатать и пролопатить! Медяшку почистить!.. Сигнальные флажки проветрить и сложить, как следует!.. Чехлы на шлюпках натянуть потуже!
И ходил, ходил по кораблю, как полновластный хозяин. Ох, какой же неугомонный этот боцман! И как же он мил каждому матросу!.. Разве можно на него обижаться?.. Все видели, что он очень опечален, да и у ребят глаза были грустные.
Не станет Небабы, а кто же будет вместо него? Пришлют какого-нибудь салагу, начнет он свои порядки заводить. Конечно, корабельного устава будет придерживаться и тот, новый, может, он и хорошим человеком окажется, но другого Небабу не найдешь!
— Шевелись, шевелись! —
3
На подъем флага не переодеваются в выходную одежду. Можно стоять в шеренге и в рабочей. Но на этот раз Юрий Баглай вызвал дежурного по кораблю и приказал, чтобы вся свободная от вахты команда надела форму номер три: не напрасно же, проснувшись спозаранку, готовились матросы, и было бы грешно не дать им возможности в последний раз покрасоваться перед боцманом в своей парадной форме. Уже переодетые, к боцману Небабе подошли Андрей Соляник, Николай Лубенец и радист Куценький.
— Разрешите обратиться, товарищ боцман! — Соляник подбросил руку к бескозырке с особым флотским шиком, то же сделали и его друзья-матросы.
— Слушаю вас… — удивленно посмотрел на них боцман.
— От имени всей команды просим вас поднять сегодня флаг.
— Но ведь есть вахтенный… — совсем растерялся Небаба.
— Так точно! — ответил Соляник. — Но вы на этом корабле остаетесь для нас вахтенным навсегда: в каких бы штормах мы ни были, всегда будем думать, что вместе с на ми вы несете морскую вахту.
Небаба почувствовал, как в глазах его защипало. Он стиснул челюсти: разве может боцман плакать перед матросами?.. И сказал лишь одно слово:
— Спасибо…
Может быть, ничто так не волнует военного моряка, как подъем флага. Длится эта процедура всего-навсего какую-то минуту. Но ты стоишь в строю. Справа и слева ощущаешь плечи друзей, такие же сильные, как и твои, и ты чувствуешь их силу, так же, как свою. Кажется, что и сердце на всех — одно. И матросы отдают сейчас частицу этого сердца боцману Небабе…
…Замерла, затихла бухта в ожидании торжественной минуты.
И вот она наступила.
На корабле, что стоял на рейде и держал флаг командующего эскадрой, ударил первый двойной колокол, и в то же мгновение запели рынды и на остальных кораблях. Медные чистые звуки взлетели над бухтой, как на крыльях чаек, уже носившихся в голубом небе.
На всех кораблях медленно и торжественно плыли вверх флаги.
Небаба обеими руками перебирал фал, а флаг, поднимаясь все выше и выше над его головой, трепетал на утреннем ветерке. Небаба чувствовал биение своего сердца и щемящую тоску в груди. Вот поднимет он корабельный флаг, попрощается с командой — и нет больше для него корабля.
Как будто и подготовился, знал ведь, что придется прощаться, но до сих пор представлял себе это неясно, а вот сейчас разлука стала реальностью… Он окидывал взором бухту, корабли, и не было для него ничего более родного, чем все то, что лежало сейчас перед его глазами. Словно с родным домом навеки прощался.
После подъема флага прозвучала команда «вольно».
— Иван Сергеевич, — обратился Баглай к Небабе, — прошу вас стать перед строем.
И сам стал рядом и заговорил о боцмане, о его безукоризненной службе, о заслугах перед кораблем. Закончил он так: