Шторм и штиль (с иллюстр.)
Шрифт:
Юрий поднял на Вербенко заблестевшие глаза:
— Товарищ капитан третьего ранга! Да это же для него было бы таким… таким событием, что и не сказать! И как всколыхнуло бы человека!
— Это и для вас событие. Пусть познакомятся с его работами матросы и офицеры, — ответил Вербенко.
— Разрешите, я сам займусь этим, товарищ капитан третьего ранга!
— Вот об этом я и хотел вас просить. Отберите самые лучшие, самые интересные картины и давайте их сюда вместе с Федором Запорожцем. Машину возьмите. И не затягивайте…
Юрий Баглай зашел на корабль
Встретили его тревожными вопросами:
— Ну, что там? Как там Поля?
Он успокоил:
— Выздоравливает. Скоро дома будет.
Марина затараторила:
— Да это же такая девушка, что долго не вылежит. Для нее на первом месте — работа. Пусть у меня глаза лопнут, если не станет она знаменитым ученым. Еще, может, и лауреата заработает.
Федор Запорожец посмотрел на жену с легкой укоризной:
— Ты не даешь человеку и слова сказать… Ну и уродилась, прости господи!..
— А что, молчать, как ты, целыми днями?!
— Я к вам с интересной новостью, дядя Федор, — прервал их Юрий. — Сам замполит Вербенко к вам послал.
— Вербенко? — не поверил Запорожец. — А зачем ему понадобился такой старый пень, как я?.. Я уже свое отслужил. Ставридка да пикша — это мое. Вот новые рыбачьи снасти готовлю.
— Э, нет, — энергично покачал головой Юрий, — не только это!.. Будем устраивать выставку ваших картин у нас в части!
— И скажешь такое… — смущенно отмахнулся Запорожец. — Стоят ли они этого? Разве что на смех…
— А почему же не стоят? — шагнула к нему Марина. — Это ведь не ради шутки сказано. А там, смотри, еще один орден дадут. Я же слыхала недавно по радио, что какого-то художника орденом наградили. А может, ты лучше, чем он, рисуешь. Давай, тащи сюда все свои картины!
Юрий молча посмеивался над словами Марины, над ее горячностью и в то же время любовался ею. Он все-таки любил эту неуравновешенную добрую душу.
— Ну что ж, посмотрим? — обратился к Юрию смущенный Запорожец. — Много, их у меня. Нарисую и поставлю. За другую принимаюсь.
Он выносил картины из чуланчика, из других комнат и расставлял перед Баглаем. Делал это молча, сосредоточенно, иногда задумывался, словно вспоминал что-то.
Но вот он принес большое полотно, блестевшее свежими красками.
— Взгляни, Юра. Этой ты еще не видел. Я ее недавно закончил.
Ночное небо. Ночное море. Вдали чуть заметно вырисовываются горы. На переднем плане — черные волны, взвихренные взрывами снарядов, и катер. На нем — крупным планом — фигура командира. На фоне огня четко вырисовывается его лицо. Китель на груди расстегнут. Рука вытянута в сторону кормы, с которой прыгают десантники в касках и бескозырках, с автоматами в руках. Он что-то приказывает…
— Это… он? — спросил Юрий.
— Да, это твой отец… Таким я его и запомнил на всю жизнь. Когда мы с тобой впервые встретились, ты спросил: «Как он погиб?» Этого я не знаю, я ведь говорил тебе, что и сам был на волосок
Федор Запорожец присел к столу и опустил голову. По его лицу пробежали тени, губы дрожали, казалось, он вот-вот заплачет.
Юрий стоял молча, всматриваясь в лицо на картине. На мгновение к нему, как короткая вспышка, пришли воспоминания, словно повеяло ветерком от тех далеких-далеких детских лет… Отец подбрасывал его под потолок. «Летай, летай, сынок, вырастешь — моряком станешь, на радость нам с матерью…» Говорил ли отец эти слова?.. Говорил! Раньше они терялись в глубинах памяти, а вот сейчас всплыли… Все это было таким живым, реальным, что Юрий боялся пошевелиться, заговорить…
Наконец он пришел в себя. Видение исчезло.
— Как же вы сумели, дядя Федор? Столько лет прошло!
— Говорю же, по памяти… Да и тебя часто вижу… А вы с ним — как две капли воды. Это я для тебя нарисовал, в подарок.
— Не знаю, как и благодарить вас, — сказал растроганный Юрий.
— Заходи к нам почаще, вот и вся благодарность.
Больше всего было морских сюжетов. И Великая Отечественная война, и сегодняшний флот. А то и просто, морские пейзажи. Любил Запорожец и натюрморты. И когда все картины были расставлены, он даже удивился:
— Ты глянь! Даже не верится, что столько!
После полудня Юрий приехал на машине в сопровождении двух молодых матросов. Они под присмотром Запорожца быстро снесли картины в кузов, а старый моряк задержался еще на полчаса: тщательно побрился, надел свою форму мичмана с орденами и медалями и лишь тогда вышел из дому.
Марина суетилась вокруг него, приговаривая:
— Смотри же, Федя, не оскандалься перед людьми. Ты же, наверное, забыл, как и здороваться по-военному.
— Ну что ты меня, как школьника, учишь? — рассердился Федор Запорожец. — Сам знаю, куда и зачем иду.
— Так ведь я же — твоя жена! — возмутилась Марина. Федя, а ты вот эту медаль сюда перевесь.
Юрий Баглай старался, как мог, утихомирить женщину:
— Успокойтесь, тетя Марина. И так видно, что дядя Федор — человек заслуженный, настоящий ветеран войны.
Возвратился Запорожец поздно вечером, раскрасневшийся, возбужденный. Долго рассказывал жене, как внимательно Курганов и Вербенко рассматривали его полотна, как хвалили их.
— Матросов мне дали, помогают развешивать картины, — говорил старый боцман, — и столяра, рамы готовить. Выставка будет, я даже и представить себе не мог… А еще вот…
— Что это? — не поняла сразу Марина.
— Постоянный пропуск в часть. На все время выставки. Ведь я же на ней вроде хозяина буду. Сам Курганов приказал выдать.
— Вот видишь? Вот видишь? — щебетала обрадованная Марина. — Нет, обязательно назначат тебя художником… А где же Юра? Почему ты один?
— Э-э, бра-ат! — многозначительно протянул Запорожец. — У Юры такая новость, что тебе и не снилось…
— Да что же там?! Хорошая новость?
— Лучше и быть не может! Пришел сегодня в часть приказ о том, что ему досрочно присвоено звание старшего лейтенанта.