Штормовая волна
Шрифт:
— Может, тогда ты зря приехал.
— Я вернулся не только по этой причине. Это была даже не главная причина. Я... я устал от Лондона. Ты и представить себе не можешь, Демельза, раз сама не страдала от этого постоянного шума, сутолоки, вони, болтовни и духоты. Даже один день, даже полдня вроде сегодняшнего — и я почувствовал себя другим человеком, как заново родился.
— Я рада.
Было полнолуние, и во время отлива море отступило так далеко, что плотный песок, на который накатывал прибой, тянулся далеко в сторону горизонта. Бетси-Мария и дети превратились в неразличимые фигурки.
— Ты давно уже не говорил со мной так, как вчера вечером и сегодня утром.
— Речей. Ага.
— Но расскажи мне об этом. Как там? Жилье было удобным? Ты не обманывал меня в письмах?
— Нет, комнаты хорошие. Миссис Паркинс — вдова портного. Георг-стрит недалеко от Стрэнда, около квартала Адельфи, и после шумных центральных улиц кажется тихой. Я платил восемнадцать шиллингов в неделю. Я тебе говорил? Комнаты с мебелью и коврами. Питался в основном в кофейнях и тому подобных заведениях. Но миссис Паркинс готовила мне, когда я просил. До Вестминстера далековато добираться, но рядом паром.
— А на что похож парламент?
— Гибрид часовни и медвежьей берлоги. В зал заседаний вход через Вестминстер-холл, это прекрасное просторное здание, но сам зал больше похож на церковь Сола, разве что скамьи стоят амфитеатром, а не напротив кафедры, и устроены ступенями, чтобы с задних рядов видеть передние. Временами там битком, и иногда почти пусто. Работа обычно начинается в три и продолжается до полуночи. Но дела по большей части рассматриваются мелкие, просто удивительно, почему ими нельзя заняться на местном уровне. Скажем, вносят законопроект о строительстве новой дороги через деревню Дептфорд. И другой — о разделении прихода церкви святого Иакова в Бристоле и строительстве еще одной церкви. Потом — об осушении топей в каком-нибудь приходе в Ист-Райдинге, в Йоркшире. Я часто задавался вопросом — что я делаю в подобном месте, и не было бы лучше заниматься собственными делами в Соле?
Демельза бросила на мужа косой взгляд.
— Но были же и важные дела, правда?
— Были и важные дебаты, да. Питт представил на рассмотрение налог на доходы, чтобы избежать, как он сказал, постыдных уверток и скандального жульничества. Он составит два шиллинга с каждого фунта на доход свыше двухсот фунтов в год, иначе говоря, десять процентов, и Питт надеется получить десять миллионов на войну. Он говорил безумно долго.
— Ты голосовал «за»?
— Нет, я решил, что это чрезмерное вмешательство в частную жизнь.
— А дебаты по поводу рабства?
— А что с ними?
— Мистер Уилберфорс ведь предложил закон в апреле?
— Но потерпел поражение. Восемьдесят семь голосов против восьмидесяти трех.
— И ты выступил за него?
Росс обернулся и посмотрел на нее с удивлением.
— Кто тебе сказал?
— Думаю, — сказала Демельза, потупившись, — нам стоит пойти к детям. А не то они опоздают к обеду.
— Я почти не выступал. Просто реплика минут на пять, которая не обрела популярность ни у одной из сторон.
— А писали по-другому.
— В «Меркьюри» этого не было.
— Да, но в другой газете было.
— В какой?
— Я не видела названия. Анвин Тревонанс вырезал заметку и прислал сэру Джону, а тот отдал ее мне.
Росс встал.
— Позвать детей?
— Не услышат, ветер в лицо. Давай пройдемся.
Они зашагали по траве и камням к пляжу.
— А почему твою речь плохо приняли, Росс? Когда я читала, там было именно то, что ты всегда думал, я прямо-таки слышала твой голос.
— Дважды в феврале я встречался с Уилберфорсом, — сказал Росс. — Он приятный и религиозный человек, но в отношении
— Продолжай.
— Продолжаю — как сделал и в тот день. Должен сказать, я не запинался и не мямлил. Вызов, с которым я столкнулся, не испугал меня, как следовало бы ожидать, а лишь возмутил. Но я встал, разумеется, чтобы поддержать законопроект Уилберфорса. Как и Каннинг. И Питт. Как любой человек, кому не чуждо сострадание. Все аргументы против были просто омерзительными и извращенными.
— Именно это ты и сказал.
— Именно это я и сказал. Но проговорив минуты три или пять, я... я почувствовал, что необходимо встряхнуть этих людей, чтобы они поняли — зло существует прямо у них под носом. И я сказал... Но ты и сама всё читала.
— Продолжай.
— Я сказал, что говорю не как добрый христианин, поскольку таковыми себя считают все собравшиеся в Палате, возможно, особенно те, кто выступает против закона, ведь члены Общества распространения Евангелия и сами владеют рабами на Барбадосе. Я говорю, сказал я, лишь как свидетель бесчеловечности людских отношений. В худших формах это проявляется в омерзительной работорговле, хотя в меньшей степени, но не в менее гнусных формах существует и у порога этой Палаты. В Англии человека могут повесить за сто шестьдесят видов преступлений, но из-за введенных в последние двадцать лет законов многие люди так обнищали, что не могут выжить, иначе как совершая преступления, если попытка набить пустое брюхо и накормить голодающую семью по-прежнему считается преступлением. Это печально и невыносимо, что людей, белых или черных, можно покупать и продавать, но знает ли парламент, что в Англии расцвело новое рабство? К примеру, на севере дети, работающие на мельницах, умирают сотнями из-за непосильного труда, а их родителям, не имеющим никакой работы, приходится жить на заработок детей.
— Звучит лучше, чем сказано в газете, — отметила Демельза. — А потом?
— Меня тут же призвали к порядку, поскольку я отклонился от темы дебатов, а после этого я вскоре сел. С тех пор я не разговаривал с Уилберфорсом, но он пару раз холодно мне кивнул, так что вряд ли посчитал мое вмешательство уместным.
Они пошли к пляжу. Дети увидели их приближение и побежали навстречу.
— А лорд Фалмут? Ты часто его видел?
— Я обедал в его доме один раз, и мы поужинали вместе в кафе Вудса в Ковент-Гардене, где пару-тройку раз в году встречаются изгнанники. Его еще называют «Корнуольский клуб». Мне кажется, мы немного раздражаем друг друга, но должен признаться, что он не пытался влиять на мое поведение в Палате, пока по большинству вопросов я поддерживаю Питта.