Штормовая волна

Грэм Уинстон

Что ж, в те годы он был так же добр, как и его слова. Как-то раз, когда Джордж стал членом парламента от Труро, Элизабет на некоторое время поехала с ним, и это было довольно приятно, хотя в обществе он вел себя неуверенно и иногда даже с ревностью и завистью взирал на нее — она как будто была рождена для этого места. Теперь всё изменилось. Джордж был уверен, что будет занимать место в парламенте, пока хочет. Он никому не был им обязан, никому не отчитывался. Даже привел за собой в Палату общин еще одного послушного ему человека.

Около месяца назад, несмотря на прирожденную осторожность, он рассказал Элизабет о своих планах и о письме,

которое написал под руководством мистера Робинсона лорду-казначею, мистеру Уильяму Питту. Джордж даже показал жене копию письма, и фразы до сих пор звучали у нее в голове: «...я уладил эти вопросы в графстве Корнуолл и объяснил мистеру Джону Робинсону, что это можно использовать в интересах правительства. Именно этим я постоянно и занимаюсь, как буду делать и впредь. Я мог бы выступить в поддержку Ваших интересов, если в этом возникнет нужда. Перед началом сессии парламента мне хотелось бы иметь честь присутствовать на аудиенции с Вами, когда Вам будет угодно, чтобы обговорить всё в деталях...».

Аудиенция так и не состоялась, но Робинсон заверил Джорджа, что всё в силе, и тот сказал Элизабет, что, хотя нельзя ожидать вульгарного обмена quid pro quo [17] , но Питту дали понять: дворянство для мистера Уорлеггана было бы самой желанной ответной благосклонностью за его поддержку.

Эта мысль привела обоих в восторг. Для Джорджа посвящение в рыцари было еще и психологическим символом. Если бы он стал сэром Джорджем, его чаша наполнилась бы до краев. Через пару лет он мог бы даже получить титул баронета, чтобы сохранить его для потомков. Элизабет была бы счастлива стать леди Уорлегган. Разумеется, собственное происхождение имело для нее куда большее значение, чем любой титул. По традиции Чайноветы, даже самая высокородная часть семьи, на протяжении тысячи лет были землевладельцами и выдающимися джентльменами, но не имели титула. Однако после брака с Джорджем Элизабет сознавала, что в глазах общества совершила мезальянс. Теперь всё можно было исправить.

17

Услуга за услугу (лат.)

И она уверилась, что титул и новый малыш сделают их брак как никогда крепким. Она еще красива, в особенности если сделать прическу, как на приеме в честь открытия парламента. Времени осталось не так много, как в тот день, когда Джордж разговаривал с ней в гостиной Тренвита, но всё еще есть.

Всё складывалось наилучшим образом, она просыпалась утром с ожиданием приятного дня, а ложилась спать, строя чудесные планы на будущее.

И во мгновение ока всё пропало. Больше ничто не было радостным и чудесным. Бездумное восклицание сына отравило их жизнь до самых глубин. Они снова вернулись к тому положению, как три года назад, когда подозрения и недоверие привели к бурной ссоре. Стало даже хуже, потому что потерять можно было больше, и больше стало потерь. Всё, что они теперь делали, каждый вздох был отравлен.

Этим объяснялся и ее сегодняшний визит. То Элизабет считала себя безумной, раз могла о таком размышлять, но в следующий миг это казалось ей единственным возможным выходом.

Она расплатилась с носильщиком и накинула на лицо вуаль. Ее поприветствовал тощий еврейский мальчишка в черном шелковом сюртуке и панталонах. Она назвала свое имя — миссис Табб — и вошла в дом. После трехминутного ожидания в приемной ее провели

в следующую комнату, и доктор Ансельм встал, чтобы с ней поздороваться.

Франц Ансельм родился в венском гетто и прибыл в Англию в 1770 году нищим юнцом двадцати двух лет. С собой у него было несколько гиней, зашитых в сорочку, и ящик с медикаментами, конфискованный таможенником в Дувре. Он пешком дошел до Лондона — в точности так же, как прошел по Европе — и после года полуголодного существования нашел работу санитаром в недавно открытой Вестминстерской больнице. Через пять лет он стал помощником акушера Лазаруса, работавшего на Клот-лейн, неподалеку от Голден-сквер, а когда Лазарус неудачно порезал палец, оперируя женщину, впоследствии умершую от родильной горячки, Ансельм получил его практику. Таким образом, не имея никакой квалификации, но вооруженный громадной верой в собственные силы, пятью годами практических наблюдений, унаследованным от матери чутьем к пониманию человеческой природы и экземпляром «Анатомических таблиц» Уильяма Смелли, он завоевал определенную репутацию.

В этот дом он переехал пятнадцать лет назад, а пять лет спустя купил его. Пользуя бедных женщин города, он разбогател. Хотя к его имени по-прежнему не прибавлялось никакого звания, к нему приходило или вызывало его к себе всё больше женщин. Он им нравился и производил впечатление, часто лишь потому, что был не таким, как остальные доктора. У него был новый подход, гибкая совесть, точное понимание того, как всё в мире происходит, и широкие знания континентальной медицины. Однако самым ценным было все-таки унаследованная от матери проницательность.

На близком расстоянии он выглядел даже более уродливым и пугающим, чем на приеме у миссис Трейси. Карие маслянистые глаза смотрели из-под кустистых бровей. Верхняя губа и тяжелая челюсть могли бы принадлежать горилле. Волосы выглядели слишком искусственными, свалявшимися, как шерсть, будто кукольными.

— Миссис... э-э-э... Табб, — сказал доктор Ансельм очень мягким и приятным голосом, удивительным для такого крупного человека. — Мы с вами встречались?

— Нет, — ответила Элизабет. — Мне вас рекомендовали.

— Могу я спросить кто?

— Я бы предпочла... Она бы предпочла не говорить.

— Хорошо. Чем могу быть вам полезен?

Элизабет облизала губы. Она не знала, как начать. Доктор немного подождал и поднял брови.

— Принести вам что-нибудь выпить, миссис... э-э-э... Табб? Лимонад, апельсиновый сок? Я не держу спиртного.

— Нет... благодарю. То, что я скажу, доктор Ансельм... должно держаться в строжайшем секрете... Вы понимаете.

— Мадам, многие титулованные особы, включая двух герцогинь и двух принцесс, оказали мне честь, доверив свои тайны. Если бы я не умел их хранить, то не имел бы и практики, а этого я бы совсем не желал.

Комната выглядела странно — слишком роскошно обставленной, чтобы отвечать хорошему вкусу. Как будто доктор Ансельм пытался возместить лишения трудных лет не только телу, но и чувствам. Арабский ковер ярчайших красных и желтых цветов с замысловатым геометрическим узором. Французские шторы из тяжелого лионского шелка. Гобелены на стенах тоже французские, со сценами из Ветхого Завета. Кресло, в котором сидел доктор, непривычно роскошное для современной мебели. Канделябры — венецианские. Единственным свидетельством назначения комнаты являлась длинная кушетка, покрытая бледно-желтым шелком. Элизабет подавила дрожь и понадеялась, что ее не попросят прилечь.