Штормовое предупреждение
Шрифт:
Брудаль что-то бормочет в знак согласия и тянется за соусником.
Карен со вздохом откладывает нож и вилку.
– Компьютер не нашли? Тогда, наверно, кто-то его умыкнул.
– Не иначе, за компьютером и охотились. Если он у него был, конечно.
– Думаю, наверняка был. Фредрик Стууб преподавал в Университете Равенбю, как я только что узнала.
Кнут Брудаль фыркает:
– Ты переоцениваешь естественников, Эйкен. Я встречал в Равенбю таких, что даже мейл послать не умеют. Не из молодых, понятно, но Стууб уже несколько лет был на пенсии. Человек старой
– Почем ты знаешь? Неужто и с покойниками теперь разговариваешь? – смеется Сёрен Ларсен.
После секундного замешательства Брудаль отвечает:
– Андерсен рассказал, ясное дело. Я у него несколько часов пробыл. Он далеко не глуп для здешнего уроженца.
Сёрен и Карен переглядываются. Вообще-то не в привычках судмедэксперта положительно отзываться о других. Во всяком случае, о ныне живущих.
– Я всего-навсего имею в виду, – продолжает Брудаль, – что, даже если Стууб преподавал в университете, отнюдь не обязательно, что дома у него был компьютер. Раньше люди не пялились целыми днями на экран и ничего, обходились, все шло как надо.
– Тогда что же искали у него дома, как по-твоему? Ведь ничего вроде не пропало. – Карен отпивает глоток вина.
– Почем я знаю. Выяснять – твое дело.
С усталым вздохом она оборачивается к Ларсену:
– Ты же понимаешь, я не могла не спросить. А что-нибудь еще в доме нашли, о чем ты не упомянул? Отпечатки пальцев, следы, волосы? Что-нибудь?
– Да всего полно. Сколько хочешь, – улыбается он с полным ртом. – Если повезет, то не все они принадлежат Стуубу и его собаке. И при завтрашнем вскрытии, возможно, обнаружатся следы преступника. Ты же будешь присутствовать, полагаю?
Карен кривится:
– Придется, куда я денусь. Стало быть, сейчас ты меня ничем не порадуешь?
Ларсен утирает струйку масла, вытекшую из уголка рта, тянется за бутылкой. Но вдруг замирает, ставит бутылку на стол.
– Технических находок нет, просто ощущение. Не знаю, стоит ли говорить.
– Выкладывай, – просит Карен. – Не томи.
Сёрен Ларсен не спеша наполняет бокалы. Сгорая от нетерпения, Карен наблюдает, как он осторожно сует пустую бутылку в ведерко со льдом.
– У меня возникло ощущение, смутное ощущение, не более, что все это чуть слишком… картинно.
Карен вдумывается в сказанное, слушая, как Брудаль жует. Картинно – не то слово, каким бы она описала хаос, который увидела с порога.
– Искусственно? Ты это имеешь в виду?
Ларсен пожимает плечами:
– Ну, не знаю. Все выдвинуто, перевернуто, перемешано, ты сама видела. Но у меня возникло ощущение, что тот, кто это устроил, на самом деле ничего не искал. А просто пытался создать картину взлома, толком не зная, как он обычно выглядит.
14
С легким щелчком дверь закрывается. Она не оставляет щелочки, чтобы Миккель, если проснется, видел свет на лестничной площадке. Хотя обещала оставлять эту щелочку всегда. Обман… Она поневоле судорожно вздыхает, закрыв лицо ладонью.
Теперь надо спуститься вниз, думает она, не откладывать неизбежное, ведь будет только хуже. Но так и стоит, уткнувшись лбом в рисунок с розовым домиком, зеленой лужайкой и желтой собакой. Чувствует одну из кнопок и отгоняет мысль о густом месиве черных карандашных штрихов над розовым домиком. Черные тучи вот уж полгода неизменно присутствуют на всех рисунках Тюры.
Она сглатывает комок в горле, старается медленно дышать, меж тем как удушливая судорога отпускает. Привычно гонит прочь безрассудные мысли и голос, нашептывающий, что надо уйти от него, пока не поздно. На сей раз голос упорствует; слова ползут по спине, забираются под кожу, пронизывают все тело. Она не противится, пока звуки из гостиной внизу не заставляют ее вздрогнуть.
Он выключил телевизионный выпуск новостей, включил музыкальный центр. Мягкие вступительные ноты Восьмой симфонии Шуберта долетают с нижнего этажа. Тщательно выбрал, думает она. Скоро музыка поглотит все прочие звуки.
Внутренний голос умолк, сдался, оставил ее в одиночестве. На ближайшие два часа у нее одна простая задача. Не провоцировать, не “пререкаться”. Только терпеть, пока он на сей раз не закончит.
И не дать детям услышать.
Глубоко вздохнув, она подводит итог. Полбутылки вина за ужином и порция виски, когда она пошла укладывать детей. И, вероятно, по меньшей мере еще одна, пока она их укачивала. Тюра капризничала, просила маму остаться, полежать рядом с ней.
Полбутылки вина, две порции виски, может, три. Недостаточно, чтобы он потерял твердость в движениях, чтобы удары стали медлительными и неловкими. Но вполне достаточно, чтобы молчаливая злоба, нараставшая с тех пор, как он пришел домой, потребовала выхода. Безмолвная ненависть, которая накалялась с каждой секундой, едва он ступил на порог. Взгляды, какими он отметил, что дети еще на кухне, ужинают, хотя на часах почти семь, что она купила не то вино, что не убрала с полу в гостиной детские игрушки. Ни слова, только звук – он с такой силой пнул ногой машинку Миккеля, что они услышали, как она треснула от удара об стену. Потом он вернулся на кухню, с улыбкой взъерошил сыну волосы.
“Тебе, дружок, надо напоминать маме, что в доме должен быть порядок, – сказал он. – Она что-то многое забывает”.
На лице сына отразилась растерянная смесь тревоги и облегчения, и она поискала взгляд Тюры, чтобы улыбкой успокоить дочку, но та смотрела в тарелку. Он никогда не поднимал руку на детей, напомнила она себе. Они ни о чем не знают.
Сейчас она, точно мантру, молча твердит себе эту утешительную мысль и начинает тихо спускаться по лестнице.
Дети ни о чем не знают.