Штосс

I

У графа музыкальный вечер,

Столичные артисты – гости там.

Искусством платят – боле нечем,

Бомонд, увы, не дёшев господам.

Мелькали литераторы, учёные,

И пара модных и красивых дам.

Старушки, барышни точёные,

Ещё гвардеец из военных драм.

Львы,

В дверях гостиной у камина.

Тянулся раут при богеме,

Причём ни грустно и не мило.

Одна из дам, зевнувши, встала.

Затем пошла в другую залу.

Была в парчовом, чёрном платье,

Бриллиантов вензель грудь венчала.

Стройна, медлительна, ленива,

Ещё млада, но с умным ликом.

Лицом бледна, вполне красива,

На рауте держалась с шиком.

– Добрый вечер, Мсье Лугин!

Сказала Минская кому-то.

Устала я… Скажите что-то!

Присела с визави на кресло.

– Как скучно! Минская продолжила,

Притом зевнув бесцеремонно.

– И у меня сплин. Лугин промолвил.

– В Италию хотите, вижу, снова?!

– Вообразите! Тут Лугин отметил.

Во мне, увы, разрушены каноны?!

Я живописью заниматься склонен,

Смотрю в людей, их лица, что лимоны.

Пускай бы все предметы тоже,

Вокруг имели жёлтые оттенки?!

Тогда была б гармония, о боже,

И словно я гуляю по Майорке.

Тут Минская улыбнулась мило,

Её лукавый взгляд с прищуром:

– Вы не влюбились, молвила игриво?!

– В кого, увы?! Лугин ответил хмуро.

И далее Лугин продолжил тему:

– Я Вам откроюсь откровенно,

Любить меня, увы, не смогут дамы,

Ведь я дурён, и в этом дело.

Пускай я возбуждал и в дамах страсти,

Перебирая тонко сердец струны.

Фальшиво было то и не для счастья,

Не возродились для любви мотивы....

Всё это вздор! Тут Минская сказала.

Хотя, окинув взглядом,

Наружность Лугина была безлика.

Пускай в глазах его и ощущалась сила.

И всё же он неловко, грубо сложен.

Больные волосы, неровный цвет лица.

Он резко говорил, смотрелся старше,

От ипохондрии страдая без конца.

Лечась в Италии, проник в искусство,

Он в живописи проявил талант.

Ведь небо юга пробуждало чувства,

Куда-то испарялась вся хандра.

Его картины словно сцены грусти,

Поэзии страдающих сердец.

Они давали истинность в искусстве,

Усиливая жизни красок цвет.

Лугин два месяца уж в Петербурге.

Он независим, странен круг друзей.

Частенько, он бывал у Минской.

Она мила, красива, круг гостей.

Их разговор на время прекратился,

Баллада Шуберта ласкала нежно слух.

Песнь кончилась, Лугин простился.

А Минская сказала: -Стойте, друг!

Присевши Лугин ей опять открылся:

– Вы знаете, порой схожу с ума!

Мне в ухо кто-то шепчет дивно,

С утра до вечера, какие-то слова.

Вот и сейчас: – Столярный переулок,

Который у Кокушкина моста,

Дом титулярного советника Штосса,

Квартира двадцать семь. Пора…

– Когда то началось?! Вопрос от Минской.

– Не знаю, право. Не могу сказать.

– То может кровь в ушах звенит обманкой?!

– Так подскажите, как мне то понять?!

Подумав, Минская – Лугину сказала:

– Сходите вы к Кокушкину мосту.

Сапожника иль часовщика тот адрес,

Им закажите что-то. И домой, ко сну.

– Вы правы! Ей Лугин угрюмо молвил.

Я так и сделаю, конечно же друг мой.

Лугин взял шляпу и ушёл из комнат.

А Минская ему глядела вслед с тоской…

II

Опять сырое утро ноября

Настало в Петербурге.