Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества
Шрифт:
– Вот! А государь, немного подумавши, портки расстёгивает, да всё что есть на цветок сей и возлагает!
– Срамотища.
– Чего бы понимала! Какая же срамота, ежели длиной в руку?
– Брешешь!
– Лопни мои глаза, если брешу – прапорщик точно обсказывал. Ну и вот… говорит Павел Петрович Егорке: мол на твою Англию я ложил с прибором, а ты попробуй на Россию положить.
– А тот?
– А чего тот? Тоже сгоряча дёрнулся, вроде как вытащил… а вытаскивать-то и нечего – в два раза меньше горохового стручка.
– Да ну?
– Вот тебе и ну! С тех пор и затаил англичанин злобу лютую за тот позор, значится. И
– Это чего же получается…
– Об том и говорю: у кого в штанах меньше, чем у котёнка, тот и бунтовать норовит, тот враг государю, потому что заняться-то более и нечем.
Воробьиха оживилась:
– Надобно непременно в полицию о братьях Татининых сообщить.
– Зачем?
– Так и у Якима, и у Мефодия… ой…
– Хм…
– Да я только слышала, – сразу принялась оправдываться Капитолина Ивановна. – Не подумай чего такого. Тебе-то с Фёдорычем вона как повезло… ой…
Ещё никому не приходило в голову измерить скорость передвижения слухов по земле русской. Разве что гений академика Ломоносова способен был постичь непостижимое, но Михайло Васильевич уже давно ушёл в край вечного знания и высшей мудрости. Так и бродили те слухи никем не измеренные.
Всего месяц прошёл после приезда прапорщика Акимова в Нижний Новгород, а последствия оного уже разошлись по стране, будто круги по воде от камня брошенного. Поднятой волною захлёстывало человеческие судьбы, ломало планы и чаянья, разбивало надежды. Следом прокатилась эпидемия дуэлей, всегда заканчивающихся смертью одного из участников. И разговоры, разговоры, разговоры… Сколько таких разговоров кануло в безвестность? Много. Но мы упомянем лишь два из них.
Первый случился в Орловской губернии, в имении отставного майора Житомирского полку Мелентия Григорьевича Яворского. Указывая на дверь молодому человеку, одетому с претензией на иноземный шик, он многозначительно поглаживал рукояти заткнутых за пояс халата пистолетов:
– Извольте покинуть мой дом, сударь! Я уверен, что именно вы никак не сможете составить счастье моей дочери.
– Но позвольте…
– Не позволю! Я не позволю своей единственной наследнице стать посмешищем для света, выйдя замуж за личность, проявляющую столь предосудительную англоманию. По большому счёту вы мне были по душе, но… Но скажу откровенно: пусть даже в ваших штанах шпага, а не булавка, общество всё равно будет уверено в обратном. Докажите, что это не так!
– Каким образом? – Молодого человека бросало из пунцового румянца в мертвенную бледность.
– Единственным, достойным мужчины и дворянина – войною! Вернётесь героем – и можно будет вернуться к разговору.
Мы не будем упоминать имени этого юноши. Какое нам дело до прошлого, если в будущем жил он долго и счастливо, вырастил шестерых сыновей, назвав старшего Мелентием в честь деда, и умер в покое и почёте, окружённый многочисленными потомками. И драгоценной реликвией передавался в семье знак ордена Святого Георгия второй степени, вручённый одному из самых молодых русских генералов самолично императором Павлом Петровичем на дымящихся развалинах Вестминстерского аббатства.
Второй же разговор произошёл в Петербурге, на тайной квартире, снятой Александром Христофоровичем Бенкендорфом для конфиденциальных встреч, афишировать которые явно не стоило. На этот раз, противу обыкновения, собеседником командира гвардейской дивизии
– Итак, господин штаб-ротмистр, подведём итоги… Двести тысяч рублей серебром – настолько грандиозная сумма, что мне не верится в верноподданнические чувства. Ну совершенно не верится. Как и в детский лепет о невозможности поднять руку на помазанника Божия.
– Ваше превосходительство, я…
– Да, вы. Если судить по допросам графа Воронцова, то задаток за организацию покушения на императора Павла Петровича вы получили ещё в прошлом месяце. Так что же такого должно было произойти, если вы вдруг срочно просите о встрече, на которой добровольно сознаётесь в подготовке к убийству? Уж не Святой ли Дух снизошёл, господин штаб-ротмистр?
– Ваше превосходительство, я не трус, не кланялся французским пулям в Италии и турецкие ятаганы не вызывали дрожи в коленях. Но поверьте, жить потом с репутацией недомерка… Лучше застрелиться самому.
– Разве английские ружья сделают это хуже?
– Так я смею надеяться…
– Неужели государь похож на человека, способного позволить боевому офицеру преспокойно избегнуть тягот войны на безопасной сибирской каторге?
– Вы меня спасаете!
– Это ещё как посмотреть. Кстати, штаб-ротмистр, не желаете получить вакансию ротного командира во Втором штрафном батальоне?
«Его И. Величество, между многими отеческими попечениями о благоденствии своих верноподданных, простирая милосердие свое и на жителей селений безлесных, высочайше повелеть соизволил открывшейся Новороссийской губернии в Бахмутском уезде каменный уголь ввести в большее обыкновение к употреблению; почему сим и извещается: 1) что уголь означенной весьма удобен не только к употреблению на винокуренных и кирпичных заводах, к жжению извести и к исправлению всех хозяйственных нужд, а потому 2) есть ли кто для означенных надобностей иметь его пожелает, тот может получить в означенном уезде при казённом селении, называемом Третья рота, заплатя на месте по 4 коп. за пуд».
«По высочайшему повелению балтийского карамельного флота дивизии красного флага мичман Симаков, за порядочной привоз из Костромы рекрутской партии, так что во время следования его с оной ни бежавших, ни больных не было, произведен в лейтенанты».
«Тульскому купцу Сидневу, просившему об определении его к таганрогскому порту браковщиком ладана, отказано яко в такой просьбе, которая до рассмотрения Е. И. В. не принадлежит».
«Продается книга: “Способ отгадывать имена, кто кого любит или о ком задумает”, 15 коп., “Арапский кабалистик, прорицающий будущее и предсказывает судьбу каждого человека”, 20 коп.».
Глава 12
Едва наш караван, состоящий из двух десятков деревянных посудин, похожих на маленькие галеры, миновал Балахну, как бурлящая непонятная радость заставила выйти на палубу и стоять там с глупой улыбкой. Ещё немного, рукой подать, и покажется за болотистым берегом Мещерского пустыря родной город. Хотя нет, сначала село Сормово, а потом уже Нижний. Кабы не тучи с моросящим дождём, можно было бы увидеть кремлёвские башни и сбегающие уступами к самой воде стены. Родина… Чёрт побери, сколько отсутствовал? С начала сорок второго года. И в этой шкуре четыре месяца.