Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны
Шрифт:
– Этот мир не стоит наших слез…
Сергей как-то обреченно и равнодушно кивнул. По гладковыбритым щекам беззвучно текли слезы, однако это вовсе не было проявлением слабости. В подобных слезах вообще не бывает слабости, наоборот – в них мужская сила, цена которой надорванное сердце.
– Водки бы, Виталь…
– Сухой закон, Серег…
– Я не усну, Виталь…
– Я тоже, Серег…
Потом они долго сидели и молчали, смоля одну за другой смешные, не угрожающие здоровью сигареты потомков. И у каждого перед глазами проплывали картинки своих
– Виталь, а тебе не кажется, что все это, – Харченко обвел вокруг головы рукой. – Ненастоящее какое-то?
– В смысле? – не понял Крупенников.
– Да мне вот все время кажется, что мы должны были там, на той высотке остаться. И что сейчас мы ненастоящие, как будто кто-то про нас книгу пишет.
– Еще скажи, голофильм снимает, – ответил комбат, уже привычно пользуясь терминологией будущего.
– Ну, может и фильм… – равнодушно согласился особист. – Хоть голо, хоть не голо…
А потом внезапно война в этой самой недопролитой крови и закончилась. Оба майора так и уснули за столиком, навалившись упрямыми лбами на руки. Ибо знали – смерть преходяща, жизнь – вечна. И жизнь всегда берет свое…
Утром вечного земного августа солнце снова встало, осветив сквозь небольшое окошко под самым потолком двух уставших мужиков, спящих в неудобных позах. Солнечные блики играли на фальшивом латунном золоте одиноких звезд их погон.
К одиноким звездам космоса неслись через гиперпространство их бойцы.
Утро же началось с ЧП – на построение не явился Финкельштейн. Обычно Яша был пунктуален, всегда подтянут и чисто выбрит. А тут на тебе – пропал! И в комнате его не было еще со вчерашнего вечера.
Собственно говоря, ни добровольцы, ни офицеры штурмбата ничего не заподозрили. Ну, мало ли какие дела у начальства? А вот Крупенников с Харченко были, мягко говоря, недовольны.
Нашли Яшу только после обеда, в ангаре, когда туда пришли танкисты за своими тренировочными «конями». Замполит спал мертвым сном в углу огромного помещения на куче танковых чехлов и маскировочных сетей. Рядом обнаружился и отец Евгений, трезвый и как ни в чем не бывало читающий Библию.
– Та-ак, – мрачно протянул комбат, когда ему доложили об инциденте. – Обоих привести в чувство – и ко мне. Мухой!
Обоих проштрафившихся провели, «во избежание», задворками, дабы не видел личный состав, в штаб.
– Ну что, Яша, рассказывай, – задушевным, как он умел, голосом начал было Харченко. Однако священник его перебил:
– Это я виноват, товарищи офицеры. Я. Нечаянно! Стало быть, мне и отвечать. Мы по рюмочке всего за знакомство, а потом как-то само собой случилось…
–
Вместо ответа замполит только кивнул, предварительно икнув.
– Яша, ты же заместитель по политической части, – проникновенно сказал Сергей. – Ты пример для всех. Всех! Особенно для добровольцев. Наши бойцы и не такое видали. А что потомки скажут, ты подумал?
Яша попытался покраснеть, но получилось плохо. Вся кровь, видимо, задержалась в печени, изо всех сил пытаясь очиститься от остатков алкоголя.
– Тварищи… – попытался выговорить он.
– Сам ты тварища! – не сдержался Крупенников. – В прошлые времена тебя как минимум в рядовые бы разжаловали! Устроил тут!
– Товарищ майор, не кипятитесь, – ухмыльнувшись, остановил комбата Харченко. – Видите, товарищ капитан не в состоянии отвечать на наши вопросы. Пусть он проспится. А потом поставим вопрос об исключении товарища Финкельштейна из партии. За подрыв боевого духа подразделения в боевой обстановке.
– Обстакановка у него, – продолжал рычать Крупенников. – А не обстановка.
Финкельштейна слегка качнуло на стену.
– Уведите его на… – и комбат принялся выдавать самые разные эпитеты, прилагательные, глаголы и прочие неопределенные артикли, от которых покраснел бы любой биндюжник или даже сантехник. Когда замполита увели под белы рученьки, перед командирами батальона остался только священник.
– Ну? – первым начал разговор комбат. – Опиумом для народа накачались?
– Да что вы! – неискренне испугался священник. – Коньячком – и все! Ну, я же не знал, что товарищ замполит такой слабый на выпивку…
– Он вообще-то не пьет. То есть не пил, – откликнулся Лаптев, продолжавший во время разговора ковыряться в своих объемных картах.
– То-то он уже после нескольких рюмок упал, – всплеснул руками священник.
– Слушай, батюшка, вот ты мне скажи, как ты умудрился Финкельштейна напоить? Он же вообще не пьет. Никогда. Ну, гхм, почти никогда… – откликнулся особист, чуть смущенно припомнив их недавние посиделки «всем составом», когда Яша спрашивал, нет ли больше коньяка. Впрочем, батюшка об этом никак знать не мог…
– Да понимаете, мы с ним спорили о проблемах мироздания. Верите ли, но именно об этом и спорили. Он сторонник эволюционного развития мира, а я ему про Шестоднев. Вот даже странно мне стало. Он за революционный способ развития общества, а я за революционный способ развития мира. А он, большевик, против революции мироздания.
– А коньяк-то тут при чем?
– Дык я и предложил испробовать сей революционный напиток. Ну он, конечно, отказался. Только я ему рассказал, что первое чудо, которое сотворил Христос, есть превращение воды в вино в Кане Галилейской. А чудо есть революция против законов мироздания. Впрочем, я и товарищу комбату, помнится, об этом говорил, было дело. Вот такие вот пироги…