Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
— Еще как бывает! — воскликнул Франц Целлер. — Африканская жара! Вам, парни, такого и не снилось!
— Ну уж и африканская! — прервал его Георг Киссель. — Много вы в африканской жаре понимаете! Вот помню…
— Заткни пасть, Африканец! — коротко приказал Юрген.
Киссель заслужил свое прозвище тем, что воевал в Ливии в составе отдельного батальона 999–й испытательной бригады. Он был «политическим», социал–демократом, эту публику Юрген терпеть не мог еще с его первого лагеря в Хойберге. Они были болтунами и предателями. Вот и Киссель попытался в Ливии перебежать к американцам, да кишка оказалась тонка, вернулся с полдороги, испугавшись
— Идешь пятьдесят километров по степи с полной выкладкой, — продолжал между тем свой рассказ Целлер, — а вокруг ничего, ни деревень, ни деревьев, ни рек, ни дорог, одно солнце над головой, палящее солнце! Так ведь, Юрген? — запросто, на правах «старика» и бывшего лейтенанта, обратился он к командиру.
— Так, — сказал Юрген. Всколыхнулось воспоминание о детских годах, проведенных в деревне под Саратовом. Безоблачное небо, жаркое солнце, Волга, веселые крики пацанов. Он задушил воспоминание в зародыше, втоптал в глубины памяти, настелил сверху другие. — Я южнее Орловской дуги не бывал, — сказал он, — но летом 43–го там было жарко, очень жарко.
Юрген обвел взглядом сидевших за столом солдат. Все они попали в батальон позже лета 43–го, много позже. С Целлером они воевали вместе чуть более полугода. Целлер был стариком, глубоким стариком. В штрафбате так долго не живут.
Всем им за различные преступления, действительные или мнимые, присудили пройти испытание, доказать с оружием в руках, что они достойны быть членами народного сообщества. Все они отбывали здесь срок, короткий, пожизненный. Кого–нибудь из них, возможно, признают прошедшим испытание, реабилитируют, восстановят в правах. Посмертно.
Сам Юрген не в счет. Он — исключение из общего правила, едва ли не единственное. Он не стремился пройти испытание и не совершал геройских поступков. А если и совершал, то не для того, чтобы пройти испытание. Чтобы выжить самому, чтобы спасти жизнь товарищей, из ухарства, наконец. Такой у него был характер, воспитанный в портовых районах Гданьска и Гамбурга.
Начальству из пропагандистских соображений потребовался живой реабилитированный штрафник. Их было немного, выживших в мясорубке битвы на Орловской дуге. Выбор пал на Юргена. Ему это было безразлично. Он не считал, что ему повезло. Он резко обрывал всех, кто говорил: как же тебе повезло! Он верил, что каждому человеку отпущен свой, ограниченный запас удачи. И нечего его использовать на всякие реабилитации, награждения и чины. Больше на бой останется. В бою без удачи не выжить.
Он остался в батальоне, вместе со своими товарищами, с Красавчиком и Гансом Брейтгауптом. Брейтгаупт стоял сейчас в карауле. Юрген посмотрел на наручные часы. До конца смены оставалось полчаса. «Крепись, старина Брейтгаупт, — послал мысленный сигнал Юрген, — ты переживал и не такие морозы». Он стал
— Сейчас четвертая зима, — сказал Юрген.
— Точно, — откликнулся Целлер, в его голосе звучало удивление. Неужели четвертая? А как будто вчера… Годы пролетели как один день, один бесконечный кошмарный день.
— Это не великанская зима, — сказал Фридрих с каким–то детским разочарованием.
— Осмелюсь заметить, герр фельдфебель, что вы неправильно считаете, даже на пальцах, — язвительно заметил Граматке. — Война началась в 39–м, итого, — он стал демонстративно загибать пальцы на руке, — зима на 40–й, на 41–й, на 42–й, на 43–й, на 44–й, — тут он потряс сжатым кулаком и откинул большой палец, — на 45–й, шесть! Если бы вы внимательно слушали меня, то запомнили бы… Повторяю еще раз! Три такие зимы идут кряду, без лета. А еще раньше приходят три зимы другие, с великими войнами по всему свету. Три плюс три — шесть!
Все примолкли, озадаченные и подавленные. Да, действительно, три плюс три — шесть, тут не поспоришь, конец подкрался незаметно, прямо хоть ложись и помирай.
— Вот как говорится об этих годах в «Прорицании вельвы», — продолжал вещать Граматке:
Братья начнут
Биться друг с другом,
Родичи близкие
В распрях погибнут;
Тягостно в мире,
Великий блуд,
Век мечей и секир,
Треснут щиты,
Век бурь и волков
До гибели мира.
«Господи, чем у человека голова забита, — подумал Юрген, — а с фаустпатроном до сих пор не научился обращаться. Всех–то дел: снять контровую проволоку, поднять целик, поставить предохранительную защелку в боевое положение, прицелиться, нажать спуск. Что тут можно перепутать?! Ребенок справится! А этот — нет, не может!»
— Вы, мужчины, только и знаете, что сражаться и уничтожать друг друга и мир вокруг. А женщины все наперед знают. Вы нас слушайте! — раздался голос рядом с ним.
Это была Эльза, подружка Юргена. Он с товарищами спас ее в Варшаве от изнасилования русскими из бригады СС Каминского. После этого она прибилась к ним санитаркой, ей некуда было идти. Прибилась сначала к батальону, а потом уж к нему, Юргену. Он был не против, а совсем даже наоборот. Хорошая девчонка! У них вроде как любовь. Или не вроде. Он не задумывался. Солдату на войне вообще лучше не задумываться, тем более о любви и будущем. Чуть задумаешься, чпок — и все, ни любви, ни будущего. Живи одним днем, а еще надежнее — одной минутой, смотри зорче по сторонам и чутче слушай. Целее будешь. Но иногда можно и расслабиться, вот как сейчас, у праздничного стола, в кругу товарищей. Юрген обнял сидевшую рядом Эльзу, притянул к себе. Она опустила голову ему на плечо, уютно свернулась калачиком на диване.
— Ну откуда вы можете знать? — спросил Юрген. — Чтобы знать, надо мозги иметь для начала. Разве в такой хорошенькой головке могут быть мозги? — Он постучал средним пальцем по голове Эльзы.
Ласково, впрочем, постучал. Эльза и не обиделась, нисколько. Она не была уверена, что у женщин есть мозги, более того, она вообще сомневалась, что они им нужны. Она так и сказала.
— А зачем нам мозги? И так голова при месячных трещит, а тут еще и мозги от мыслей умных болеть будут. Нам, женщинам, думать не надо, мы и так все знаем. Это вам, мужчинам, думать надо, потому что вы ни хрена не знаете. Но лучше бы и вы не думали, а то придумываете черт–те что!