Штрафбат. Закарпатский гамбит
Шрифт:
– И что, муж на фронте?
– Ну а где же ему еще быть? – И тут же, чтобы уйти от тяжелой, видимо, для нее темы: – А вы и женские часики чините?
– Само собой.
– И могли бы мои посмотреть? А то как встали год назад, так и пылятся на комоде.
– Господи, о чем речь, Зосенька! Я буду просто счастлив починить ваши часы. Кстати, может, и еще какие есть – приносите, пойдут вне всякой очереди.
– Спасибочки, – зарделась Зося, и было видно, что ей не очень-то хочется уходить отсюда.
Поднявшись в переполненный зал чайной, Тукалин взглядом спросил, за какой столик можно
Одного из этих двух «москалей» он уже где-то видел, уж слишком приметным было это курносое лицо со скошенным подбородком. И он не ошибался. Курносый, как мысленно окрестил его Тукалин, тоже, видимо, его где-то видел и, пытаясь вспомнить, морщил лоб, насилуя свою память.
Тукалин почувствовал, как нервным тиком дернулась левая щека – результат немецкой бомбежки в сорок третьем, когда его накрыло взрывной волной и бросило в только что выбитую воронку, благодаря которой он и остался жив. И с тех самых пор этот нервный тик как бы служил ему своего рода «барометром» в особо критических ситуациях.
Надо было срочно вспомнить, где и когда он видел это курносое лицо со скошенным подбородком, и в то же время ни в коем случае не подать вида, что он где-то мог встречаться с Курносым. И тому была более чем серьезная причина.
«Где-то» на фронте это не просто где-то, это тот же фронт, госпиталь или прифронтовая полоса, однако как ни напрягал память, выцеживая из кружки пиво, но так и не смог припомнить ничего осязаемого, где мог бы фигурировать Курносый.
В сторону столика, за которым гужевалась компания разбитных молодых мужиков, он старался больше не смотреть.
Домой вернулся с каким-то нехорошим предчувствием и тревожным ощущением в груди.
Изъяв из «почтового ящика» записку от генерала Карпухина, в которой тот давал «добро» на активизацию «банды Боцмана» и просил ускорить по возможности выход на фигурантов, связанных с мукачевским резидентом Вербовщика, Андрей Бокша сразу же засобирался в город. Судя по тому, что читалось между строк этой записки, что-то изменилось в графике американца, возможно даже, что у него уже горела земля под ногами, и надо было в максимально сжатые сроки переправить списки завербованных предателей в Европу. В общем, что бы там ни было, требовался какой-то неординарный ход, чтобы вынудить Мадьяра на такой шаг, который вывел бы Боцмана на «Михая». Точнее говоря, «Михая» на банду Боцмана.
– Так, может, возьмешь все-таки меня с собой? – пробубнил Крест, проверяя, легко ли выходит финка из потайного чехла на ноге под брючиной, который он самолично смастерил от скуки. – Тем более что сам говорил: разговор с Мадьяром предстоит жесткий. А тут в самый раз…
– И Крест со своим авторитетом, – подсказал Мося, который также изнывал от вынужденного безделья и уже затер две колоды новеньких картинок [65] , отрабатывая
– Действительно, командир, – вмешался в разговор Шайтан, – ты, конечно, это авторитет, но при нынешнем раскладе слово Креста, пожалуй, главнее будет.
Андрей и без этого напоминания догадывался, что Крест для Мадьяра – это тот самый авторитет, выше которого может только стоять вор в законе, однако и базу нельзя было оголять – мало ли что может случиться в его отсутствие, а с Крестом еще не бывало, чтобы он не принял правильного решения, и его мысли словно услышал Волк.
– Послушай, Боцман, что мы, в натуре, камса, что ли, беспортошная, и не знали, на что подписывались, когда за тобой пошли, так какого же хера ты нам не доверяешь? Бери с собой Креста – и всё будет путем.
На том и остановились.
К дому Мадьяра подошли, когда уже заметно стемнело, и окна засветились где керосиновыми лампами, а где и электрическим светом. Изношенные дизеля электростанции, что снабжали город электричеством, еще не были запущены на полную мощность, и те, кому еще оставалось ждать, когда же замерцает под потолком «лампочка Ильича», обходились керосиновыми лампами, а то и свечами, в зависимости от состояния семейного бюджета.
Окна добротно скроенного дома с мансардой и застекленной верандой светились хоть и тусклым, но зато электрическим светом.
Дверь открыл Мадьяр и застыл, увидев стоявшего за спиной Боцмана Креста.
– Иван!.. – только и выдохнул он и, растопырив руки, пошел на Креста в обнимку.
Когда все восклицания остались позади и Ванда пригласила мужчин к столу, Боцман поднял наполненную хрустальную рюмку и, выпив за хозяйку дома, спросил как бы между прочим:
– Не обессудь, хозяюшка, за вопрос, но в этом доме, надеюсь, можно всё при тебе говорить?
Из информации, полученной через Тукалина, он догадывался, что главный человек в этом доме все-таки Ванда, и она же, воспользовавшись своими связями в криминальном мире, сотворила Мадьяра тем, кем он стал на сегодняшний день. Залетных, даже авторитетных людей не очень-то жаловали местные аборигены, а тут вдруг какой-то одессит, на тебе – пахан. И именно от Ванды, видимо, зависело то, сможет ли Мадьяр свести вместе Боцмана и того самого «Михая», который был связан с националистическим подпольем, который, вне всякого сомнения, подпитывался зависшими на Западной Украине уголовниками.
– Говори! – тряхнула копной волос Ванда. – У нас с Аврамом друг от дружки секретов нет.
– Даже не сомневался в этом, – подсластил Андрей и, кивнув Мадьяру, чтобы разливал по второй, произнес негромко: – В прошлый раз ты спрашивал, как долго думаем здесь задержаться. А я сказал, что как только дельце одно обтяпаем, так и рванем за кордон.
– Так, – подтвердил Мадьяр, ставя пустую бутылку на стол. – И что за дельце такое? Надеюсь, щас-то можешь колонуться?
– Могу. Тем более что это дельце нам в одиночку трудненько будет поднять.