Штрафбат
Шрифт:
Метров за сто до проволочных заграждений он лег и пополз. Нашел лаз, проделанный накануне, и остановился — лаз был заделан колючей проволокой. И везде — справа и слева — висели пустые консервные банки. Они тихо позванивали под ветром.
Ахильгов пополз вдоль заграждения, метров через пятьдесят снял с ремня кусачки с длинными ручками, пристроился поудобнее и стал перекусывать проволоку. Повернулся неловко, сделал резкое движение — пустые банки загромыхали. Ахильгов замер. Выждав, вновь начал работать кусачками. Отогнул порванные куски, съежившись, подполз ко второму ряду проволоки,
Миновав третий ряд заграждения, Ахильгов быстро пополз к линии окопов. Здесь и там светили редкие фонари, то и дело стучали пулеметы, и все время, чаще, чем прошлый раз, взлетали осветительные ракеты. Но Ахильгов полз, не останавливаясь.
Перед самыми окопами он свернул вправо, куда вчера уползал Глымов. Теперь он полз метрах в двадцати от линии окопов, параллельно ей, время от времени попадая в полосу света от фонаря. Но все равно не останавливался…
Потом он замер, прислушиваясь, и повернул на окопы. Подполз совсем близко к брустверу, застыл неподвижно. До него доносились отрывистые фразы, отдельные выкрики, потом хлюпающие по дну окопа шаги и снова речь на немецком. Разговаривали двое, а может, и трое человек, перебивая друг друга. Они прошли мимо Ахильгова, и стало тихо.
Ахильгов приподнялся и посмотрел через бруствер в окоп. Никого. В досаде он стукнул кулаком по земле. Снова стал ждать. Мучительно медленно тянулось время.
И вдруг он снова услышал резкую немецкую речь. Метрах в пятнадцати от него из окопов начали выбираться немецкие солдаты, пятеро. Шестым вылез офицер — серебряный погон блеснул в бледном свете фонаря. Офицер что-то быстро говорил, указывая рукой в сторону русской линии обороны.
— Как собака лает… — прошептал Ахильгов, слушая речь офицера.
Один из солдат коротко ответил офицеру, козырнул, и все пятеро пошли в сторону проволочных заграждений.
Офицер закурил сигарету, стоял и смотрел в спины уходящим солдатам. Докурив, он выбросил окурок в темноту и не успел повернуться к окопу, как сильный удар чем-то тяжелым обрушился сзади на его голову. Офицер беззвучно повалился навзничь. Фуражка свалилась с его головы и осталась лежать недалеко от бруствера окопа, почти незаметная в свете фонаря.
Ахильгов оттащил офицера на безопасное расстояние, размотал намотанную вокруг талии веревку и связал немцу руки за спиной. Потом заткнул ему тряпкой рот. И потащил дальше.
Вдруг впереди послышались голоса. Это возвращались солдаты. Ахильгов замер, лежа рядом с офицером. Солдаты шли прямо на него. Скоро их смутные фигуры стали уже различимы в белесом тумане. Ахильгов нащупал гранату на поясе, отцепил ее, сжал в руке.
Голоса раздавались все ближе и ближе, и фигуры солдат были видны совсем явственно — избежать встречи было невозможно. Ахильгов выждал еще немного, сорвал кольцо и, приподнявшись, швырнул гранату. Тяжело прогремел взрыв, раскидал солдат в разные стороны. И тотчас ожила линия обороны немцев — застучали пулеметы, взмыли вверх десятка два осветительных ракет, два мощных луча прожекторов заметались по полю, выхватывая из темноты ряды колючей проволоки,
Ахильгов пополз вперед, волоча за собой офицера. С каждым метром он был все ближе и ближе к проволочным заграждениям. Позади остались трое мертвых немецких солдат, четвертый громко стонал, держась обеими руками за живот. Пятый, казалось, лежал неподвижно и вдруг подтянул к себе автомат, и дал очередь в черное пятно, которое шевелилось метрах в десяти от него.
Пули зачавкали, врезаясь в землю рядом с Ахильговым и офицером, свистели над их головами. Но Ахильгов упорно полз и тащил за собой офицера. Вот он добрался до первого ряда колючки… Лаза не было — видно, Ахильгов промахнулся. Ахильгов шепотом выругался и кусачками стал проделывать проход. Офицер, лежавший рядом, слабо зашевелился, приходя в себя.
Ахильгов сжал кусачки в последний раз, прополз в дыру сперва сам, потом протащил за шиворот шинели немца.
Лучи прожекторов плыли по земле, освещая проволоку и консервные банки, развешенные на ней. Осветили и Ахильгова — он замер, ткнувшись лицом в землю. По-прежнему длинными очередями били пулеметы и взлетали осветительные ракеты.
А когда уже было миновали третью полосу заграждений, пола офицерской шинели зацепилась за проволоку. Ахильгов изо всех сил рванул немца на себя — затрещала материя, почти вся пола шинели осталась висеть на проволоке. Немец замычал, заворочал головой. Ахильгов притянул его к самому лицу, в бешенстве прошипел:
— Молчи. Зарежу.
Немец со страхом смотрел в яростное усатое лицо с черными горящими глазами. Вдруг это безжалостное лицо дернулось — пуля ударила в плечо сзади. Ахильгов громко вскрикнул и замер, уронив голову в землю. Потом пришел в себя, привстал, застонал тихо.
Он понял одно — тащить немца он больше не сможет. Телофейка на правом плече набухла от крови. Ночная темень медленно рассеивалась. Ахильгов сидел на земле рядом с немцем и держался за раненое плечо. Из рукава телогрейки медленно закапала кровь.
Тогда Ахильгов тяжело встал, поправил автомат, висевший на шее, рявкнул:
— Вставай!
Офицер понял, что от него требуется, поднялся. Ахильгов указал направление стволом автомата, затем ткнул немца в спину и снова рявкнул:
— Вперед пошел! Ну!!
Офицер шагнул, втянув голову в плечи, согнувшись. Ахильгов двинулся за ним, держа палец раненой руки на спусковом крючке автомата. Грохотали пулеметы, и пули свистели над головами и совсем рядом шлепались в землю. Офицер то и дело вздрагивал, сгибался все больше. И по-прежнему с короткими интервалами взлетали ракеты, освещая поле мертвенным белым светом.
Глава одиннадцатая
Ловкие пальцы медсестры Светы разматывали бинт на груди Савелия. Рядом стоял хирург, делавший операцию, смотрел, приговаривая:
— Нуте-с, нуте-с, каков ты теперь есть, вьюнош наш прекрасный?
Наконец последний виток был снят, и грудь Савелия открылась взору хирурга. Она была изуродована несколькими красными, узловатыми, кривыми шрамами. Хирург подошел ближе, пощупал пальцами, надавил под правым соском.