Штрафники против «Тигров»
Шрифт:
Тем временем оба немецких танка еще только подходили к окраине сосновой рощи. Они ползли очень медленно, так, словно они уже устали от собственной тяжести и единственным их желанием было заглушить мотор и замереть.
У залегших в поле немецких пехотинцев оказался с собой миномет. Они принялись закидывать мины одну за другой на позиции штрафников. Уже после второго взрыва вражеской мины, которая ушла в «перелет», Аникин засек месторасположение немецкого минометного расчета. Он пробрался к Тяглищеву.
— Федот, видишь коллегу своего? — спросил Аникин
— Отчего же не вижу, не слепой… — пробурчал командир расчета.
— А ну как его сковырнуть… А, Федот? — попросил Аникин. — А то он нас сейчас в «клещи» возьмет.
— Сказано было по лощине работать, я и работал, — разворачивая трубу, отозвался Тяглищев. — Надо сковырнуть — сковырнем…
Глазомер у Тяглищева был что надо. Он нутром чуял зависимость угла наклона своей «люльки», как он ласково называл минометную трубу.
Тяглищев с товарищами израсходовал на пристрелку только одну мину, даже не дав немцам сообразить, что за ними началась «равнокалиберная» охота. Вторая мина легла аккуратно в песчаную ложбинку, из которой с протяжным скулежом выплевывались фашистские мины. Прогремел оглушительный взрыв, и скулеж вражеского миномета прекратился.
XVIII
С поля в сторону высотки работали два пулемета, но эффективность их была невелика. Штрафники находились выше, в оборудованных траншеях, а немецкие солдаты — в поле, и кроме песчаных бугорков и ложбин в их распоряжении никаких укрытий не было.
Винтовки аникинских бойцов и пулемет вполне справлялись с наступательным порывом немцев, надежно прижав их к земле и не давая поднять голов.
— Не стоило ребятишкам против нас соваться… Верно я говорю, товарищ командир? — задорно кричал Карпенко. — Ехали бы себе мимо и горя не знали. Так нет, вздумалось им по полю прогуляться…
— Погоди радоваться, — предусмотрительно ответил Аникин. — Дело, сам видишь, еще не закончено.
Словно бы в подтверждение его слов, впереди, за горизонтом, стал шириться и накатывать мерный, рвущий слух на клочки, гул. Эскадрилья тяжелых бомбардировщиков «Юнкерс» приближалась с запада. Они шли на низкой высоте, шесть машин, в сопровождении четырех «Мессершмиттов».
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… — прошептал Крапивницкий, задрав голову, как и другие, следя за самолетами.
Вдруг другой рев, уже из-за высотки, встал на пути истошного рева немецких моторов, захлестнув его встречной волной. Это были новые советские истребители, те самые «яки», которые Аникин не узнал в боях под Бродами. Три пары, набрав высоту, спикировали сверху на шахматные ряды немецких самолетов, заставив их шарахаться в стороны. Завязался воздушный бой.
— Вот теперь, Крапива, бабушка может и про Юрьев день подумать! — довольно крикнул Карпенко.
XIX
Стремительная схватка истребителей закончилась победой «яков». Они воспользовались эффектом неожиданности и тем, что атаковали сверху. Вскоре задымился один из «мессеров».
В небе началась настоящая карусель с каскадом фигур высшего пилотажа. Этот летающий, ревущий и стреляющий рой стал смещаться к северу.
Андрей тревожно прислушивался к грохоту взрывов, доносившихся с другой стороны лощины. Там, на поле, шел танковый бой. Надо было во что бы то ни стало узнать, как он протекает.
— Николай, — обратился он к Карпенко. — Пока ты за старшего. С позиций не перемещаться. Держать немцев брюхом в землю. Мне надо осмотреться, что там наши танкисты. Придется лезть на самую высоту. Егор, идешь со мной.
— Есть, товарищ командир… — с готовностью откликнулся Талатёнков.
— Карпенко, тебе все ясно? — переспросил Аникин.
— Так точно, товарищ лейтенант, — браво отчеканил Николай. — Немцев — брюхом в землю…
Зайдя с правого фланга в конец линии окопов, чтобы не подставляться под немецкие пули, Аникин стал карабкаться на макушку высотки. Талатёнков сопел следом. Песчаные кручи осыпались под ногами, но наконец они достигли самого верха высоты. Отсюда поле, раскинувшееся на выходе из лощины, было как на ладони.
Два немецких «несокрушимых» чудища горели прямо на дороге, метрах в трехстах от места подъема из лощины. Два стога из стоявших на поле были разметаны по стерне. Прямо посреди одного из снопов стояла «тридцатьчетверка». Ее броня была облеплена сеном. Сено вздрагивало и осыпалось при каждом выстреле. Башенное орудие «тридцатьчетверки» выпускало один снаряд за другим, прицельно всаживая их во второй немецкий танк. Его задняя часть дымилась, но он продолжал медленно двигаться по дороге.
Первый из снарядов угодил прямо башне «в нос», туда, откуда торчало непомерно длинное орудие. Лобовая броня башни была округлой формы, словно катыш, выглаженный речной водой. Снаряд, ударившись о выступ, срикошетил вниз и пробил верхнюю поверхность корпуса. Внутри машины рвануло, видимо уничтожив механика-водителя. Танк стал медленно разворачиваться на одном месте. Развернувшись градусов на тридцать, он замер, повернувшись боком к «Т-34», который из-под сена вел по нему огонь.
Экипаж, не медля, произвел второй, потом третий выстрел, всаживая снаряды в бок чудища. Машина загорелась. Черные пробоины зачернели на правом боку корпуса. На башне откинулся круглый люк, и оттуда спешно выбрался немецкий танкист. Поверх пилотки у него были надеты наушники. Он сорвал их с головы и бросил в сторону, потом вылез на башню полностью и, спрыгнув на землю, побежал обратно в сторону лощины. За ним показался еще один танкист. В это время рядом, на башне, откинулся второй люк, квадратный. На броню соскочил третий и, спрыгнув, побежал за оставшимся в живых экипажем.