Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
Шрифт:
– Не волнуйтесь, товарищ политрук, по нам мортиры стрелять вряд ли будут. Дорогое удовольствие – штрафников в землю закапывать. Нас минами глушить будут и легкими гаубицами. Бог даст, отсидимся в блиндажах.
Удивительно, но обе девицы совсем не переживали насчет обстрела. Тоня зубоскалила над старшиной Глуховым, аккуратно вытащила маленький осколок над ухом, перевязала и пожелала новых подвигов. Получается, раненых оставляют здесь, значит, придется остаться и политруку.
Еда раньше вечера не предвиделась, зато имелись трофейные сигареты. А подвыпивший
– Костя, налей товарищу комиссару сладкого винца. Он у нас с обожженной задницей, дополнительного ухода требует.
Воронков выпил четверть кружки густого крепкого вина, пахнущего сливой, а вместо закуски получил полпачки сигарет.
– Дуй на правый фланг и побудь там до темноты, – распорядился капитан. – Участок вроде второстепенный, но людей мало. Поддержим Колчина, боевой парень. Если там все в порядке, переходи на участок первого взвода. Сергей Маневич пусть сегодня отдохнет, тебе Борис Ходырев поможет.
Боевой парень Федя Колчин, хоть и два вершка ростом, имел персональный блиндаж. Четвертый взвод, с которым он в Енотаевке едва справлялся, теперь крепко уважал своего командира. Младший лейтенант смело участвовал в бою, имел на счету двух убитых фрицев и вел себя уверенно.
– До ближайших окопов метров четыреста, – объяснял он, – а боевое охранение в боярышнике на склоне. Там в балке отрог идет, вот они и сидят. Ну-ка, Степан, проверь их на вшивость.
Степан дал очередь в сторону хорошо укрытой пулеметной ячейки. Упали срезанные ветки, брызнула спутанная трава. Немцы не ответили, но Колчин уверил политрука:
– Там они сидят.
На укрепление четвертого взвода перекинули часть людей из третьего. Воронков встретил здесь сержанта Лугового и бывшего каптера Аркашу Сомова. Сомов по распоряжению старшины не раз приносил политруку папиросы и водку. С готовностью заулыбался начальству, но Воронков лишь с достоинством кивнул, вспоминать прошлые услуги он не захотел. А у Лугового спросил:
– Как на новом месте?
– Нормально. У меня срок через три дня кончается. Отпустят, надо понимать?
– Ты не об этом думай. Вон он Сталинград, под боком. Надо, чтобы устоял до победного. А грехи тебе родина простит, не волнуйся.
– Простит, – пробурчал Луговой, когда политрук пошел дальше. – Целую яму такими прощенными забили. Пованивать уже начали.
Солнце, перевалившее на западную сторону горизонта, освещало многочисленные ходы сообщения, дзоты, бронеколпаки и прочие укрепления.
– Залезли на высоты и сидят там с сентября, – сказал Колчин. – Зимовать, наверное, собираются.
Лейтенант ожидал, что политрук опровергнет его слова, мол, черта с два дадут им зимовать в Сталинграде, но Воронков вместо этого спросил:
– Снайперы бьют?
– Случается. Сегодня утром пареньку в ухо засадили. Чуть голову приподнял, и готово дело.
– Надо беречь людей, – машинально произнес Воронков.
– Мы не только бережем. Чуть что, из пулеметов ответ даем, благо патронов хватает.
Над одним из холмов вился
– Видали, товарищ политрук, – вцепился в рукав Воронкова маленький взводный. – Не даем мы им спокойной жизни. Давеча один хрен, наверное, посыльный, решил по открытому месту прогуляться. Я ему всадил очередь под ноги, он аж споткнулся, на карачках дальше пополз, так и замер. Ночью тело выносили.
– Далековато для ручного пулемета, – засомневался Воронков. – Здесь километр, не меньше.
– Так я его из трофейного со станка да с оптикой срезал, – продолжал радоваться взводный Колчин.
– Пожалуйста, не дергайте меня за руку, – раздраженно сказал Воронков. – В отличие от вас, я раненый, хотя и нахожусь в строю.
– Извините, товарищ старший политрук, – стушевался Колчин.
Внизу копали могилу для погибших. Выбрали наиболее укрытое место, но фрицы скопление людей с холмов все равно разглядели. Пристрелялись из минометов, бойцы спрятались в наполовину вырытую яму, а мины разлетались по степи, падали в свежевырытую яму. Погибших не желали оставлять в покое и после смерти. То одна, то другая мина взрывалась среди мертвых. Громоздкого Кутузова, которого при жизни стреляли, жгли из огнемета, сбросило в яму, и он повис на уступе. Еще двух-трех разорвало на части, и Елхов не на шутку разозлился.
– Много на себя берете, – разговаривал он с невидимым противником. – Эй, Бызин, у тебя же миномет? Костя, прикажи Глухову и Ходыреву стрелять из пулеметов. Салют в честь павших героев.
Завязалась азартная перестрелка. Миномет у Бызина был так себе, 50-миллиметровый, посылающий небольшие килограммовые мины. Но имелось и несколько преимуществ: хорошая прицельность, точный глаз Саши Бызина и приличный боезапас. Он сумел дотянуться до более тяжелых вражеских «самоваров» и удачно вложил несколько мин в расположение неприятельской батареи.
Бызин не мог причинить существенного вреда, однако сноп осколков выкрошил краску со стволов чужих минометов, ранил в голову кого-то из командиров. Другой минометчик поймал на излете зазубренный, словно гороховый стручок, кусочек металла и зарылся лицом в землю.
Бызин очень старался. Он работал не менее одухотворенно, чем музыкант Сечка, исполнявший «Прощание славянки». Бац! Это вам за друзей-товарищей из родной батареи. Бац! Это за двоюродного брата Кольку, вернувшегося без обеих ног. А это за друга-наводчика, которого разорвало и после смерти. Помощники подавали мины, Саша опускал очередную в ствол, дожидался хлопка, кричал «Выстрел!» и принимал следующий снаряд.