Штрафной удар
Шрифт:
С этого времени Матюхин уже не думал ни о чем, кроме предстоящего выхода в тыл врага. После обеда, так и не уснув, он отпросился у Маракуши на передний край – не терпелось по-новому обдумать на местности все возможности перехода линии фронта.
Днем, как и обычно, передовая жила скрытно. В ближних кустарниках попискивали пичужки – ставшие на крыло весенние выводки пробовали свои голоса. Изредка глухо, лениво бухали одиночные артиллерийские выстрелы и, шелковисто шурша нагретым за день воздухом, в блеклом небе проплывали невидимые снаряды. Матюхин автоматически,
К тому времени, как солнце стало багроветь и дневная жара сгустилась, стала тягучей и недвижимей, Матюхин добрался почти до широкой пологой лощины на правом фланге дивизии. Она шла от наших позиций в сторону противника, пересекала его оборону и растекалась широким низинным лугом.
Матюхин прилег в густой, уже одеревеневший бурьян и долго наблюдал за немецкой стороной в бинокль. Раза два там мелькали каски солдат, отбрасывающие длинные предзакатные тени. Когда он свыкся с обстановкой, то заметил хорошо замаскированные брустверы окопов.
Каковы проходы для разведчиков? Правда, можно выйти сюда ночью, но лучше бы скрытно выдвинуться вот в это время, приглядеться к местности и перед переходом линии фронта как следует послушать и понаблюдать.
Похоже, что овраг может сослужить добрую службу…
Матюхин повернулся в тыл и увидел, что над опушкой не такого уж далекого леса поднимается почему-то отдающий в оранжевость, даже в красноту, столб дыма.
«Странно. Его же не было… И почему он такой… рыжий? Впрочем, отсвет закатного солнца. Идиоты какие-то! Развели костер, а фриц как саданет…»
Матюхин представил себе, как наблюдатели противника докладывают сейчас на батарею о появившемся дыме от костра и как, может быть, ужинающий командир батареи лениво думает: «Дать огонька или не давать? Поберечь снаряды?»
Если он трусоват, этот вражеский комбат, он созвонится с командиром дивизиона, а тот свяжется с… Впрочем, у немцев, как и у нас, батареи имеют свои секторы. Командир дивизиона решит и сам.
Андрею доставляло истинное наслаждение думать за чужого артиллерийского офицера, решать конкретную боевую задачу – в душе он все еще оставался артиллеристом.
Дым все тянулся и тянулся вверх, к зеленеющему в золотистых подсветах предзакатья высокому небу, тянулся ровным, неколебимым столбом: стояла сушь и тишь. Потом на фоне этого оранжевого столба неторопливо пролетели вверх, как искорки от невидимого костра, три трассирующие пули.
«Нет, в самом деле идиоты – открыли стрельбу в тылу! – выругался про себя Андрей, и чужая недисциплинированность сбила творческое настроение. Думать не то что за чужих, а даже за своих разведчиков уже не захотелось. – Надо двигать домой. А то и ужин прозеваю».
Ползком, петляя меж бурьянов, он пробрался к кустарнику, а там, где согнувшись, перебежками, а где и в рост, выбрался в не наблюдаемый противником овражек. Это ничего, что пришлось поползать. Но если место действительно окажется удобным для перехода линии фронта, то пусть наблюдатели противника так и не засекут
Уже в сумерках он пришел на хутор. Повар поставил перед ним котелок с уже перепревшим ужином и заговорщически шепнул:
– Вас туточки капитан шукав…
Наскоро перекусив, Матюхин пошел к командиру роты.
Маракуша встретил его на порожке избы, поднялся навстречу и, не дав доложить о прибытии, пошел к лесу.
– Догадываешься? – не оглядываясь, спросил Маракуша у шагающего чуть сзади Матюхина.
– Почти…
– Вообще-то еще ничего не решено, но… Ох, не положено такое говорить, да уж пусть будет как будет.
Младший лейтенант отметил что-то слишком уж доброжелательный тон своего командира и насторожился.
– Приезжало начальство, интересовалось боевой подготовкой и спросило, как мы готовы к выходу в тыл. Ну, что ответишь? Постоянная боеготовность, как говорится, основа нашей деятельности. Поинтересовалось тобой персонально. Как, дескать, ты: не хромаешь ли, не простудился и веселое ли у тебя настроение. Я ответил, что все как будто в порядке, только старые разведчики тебя еще не приняли. Слишком уж быстро ты вознесся. Начальство пошутило, что вот, дескать, есть возможность доказать, что в самый раз… И еще я понял, что тобой интересовались в штабе армии. Так вот, я хочу знать, как ты на это смотришь?
По необычному, шутливому настроению капитана Матюхин понял, что командир что-то скрывает, но что именно, Андрей, конечно, не знал и не мог знать. Но он чувствовал, все происходило не так, как говорит капитан.
Оно и на самом деле происходило не так.
В роту приехал не такой уж частый в ней гость – начальник разведотделения дивизии майор Зайцев, уже стареющий, рыхловатый, но подвижный и хитрый, а иногда излишне шумный человек. В душе он не очень верил в полезность выходов дивизионных разведчиков в тыл врага, не без основания считая, что такие выходы влекут слишком большие потери, а получаемые при этом сведения, порой очень важные, сплошь и рядом оказываются бесполезными для дивизии. Они годились для армии, даже для фронта, а командир дивизии не мог сам пользоваться раскрытыми тайнами врага – для этого у него чаще всего не хватало сил. Да и власти. Решал командарм.
Зайцев считал, что подчиненная ему разведка должна работать прежде всего на полки, на дивизию. Недолюбливая майора Лебедева за то, что тот слишком часто привлекает разведчиков к работе на армейский штаб, Зайцев отстранился от роты и пропадал в полковых разведывательных взводах, организовывал неплохую разведку в батальонах и крепко дружил с артиллеристами, у которых, как известно, была своя, не подчиненная Зайцеву разведка, работающая только на артиллерию.
После ранения майора Лебедева Зайцев сразу понял, что теперь ему в сторонку не отойти. Потому, как только полковник Петров поинтересовался здоровьем младшего лейтенанта Матюхина, Зайцев сразу же примчался в роту.