Штурман дальнего плавания

Клименченко Юрий Дмитриевич

— Вот это здорово! Молодец! Василь Федотыч, а что, наградили командира?

— Нет, орлы, не наградили. Кажется, судили. Морской-то министр из германцев был, и ему это дело очень не понравилось.

— Как — из германцев?

— Да так. При царе на ответственных постах германцев много сидело. Кругом измена была.

Мы смотрим на модель «Новика» и видим его несущимся по водам Кильской бухты, видим высокие фонтаны воды, поднимающиеся за кормой от рвущихся мин, слышим залпы его орудий. А как она сделана, эта модель!

Якоря как настоящие, и брашпиль, и кнехты, и шлюпки, и даже блоки как настоящие, с маленькими вращающимися шкивами. Вот бы поставить дома такую модель!

— Василь Федотыч, такие

модели продаются? — спрашиваю я.

— Таких моделей не купишь. Их строят мастера. По заказу. Работа-то, работа какая! Это понимать надо, — восхищается Федотыч.

Но мысль иметь такую модель не оставляет меня.

— Вовка, давай мы с тобой строить модель, а?

— Да, построишь такую, сто лет будем строить.

— Ну уж и сто! За три года построим, — не сдаюсь я.

— Нет, ребята, — говорит Федотыч, — вам что-нибудь попроще надо строить. Ну, модель шлюпки, скажем.

Федотыч терпеливо объясняет нам, как нужно ее делать:

— Вот, молодцы, сначала возьмите глину и сделайте из нее корпус.

— А глину где взять? Можно печную? — спрашивает Кокин, уже заинтересованный предложением.

— Можно и печную. Ну вот, шаблон корпуса готов. Шпангоуты сделайте из старой лыжной бамбуковой палки. Расщепите ее на тонкие прутики, нагрейте над огнем и гните по глиняному корпусу. Так же и стрингера. Из тоненькой дощечки вырежьте ножом штевни, киль и привальный брус. Потом соедините все это столярным клеем. Ясно?

— Ясно, Василий Федотыч!

— Если плохо будет держать, то подкрепите нитками. Это будет набор. Обшивку из плотной бумаги наклеивайте на набор. Потом покрасьте вашу шлюпку масляной краской два раза. Ясно?

— А будет похожа она на настоящую?

— Будет.

— Уключины как же сделать?

— Уключины из проволоки согните.

Медленно бродим по залам. Уходить не хочется.

— Василий Федотыч, а кто главнее на корабле: командир или штурман? — спрашиваю я, прочитав под каким-то портретом надпись «Штурман Маточкин».

— Командир. Но штурман — это великое дело. Он ведет корабль. Определяет местоположение по солнцу, по звездам. Всегда знает, в какой точке корабль находится.

— А командир? Он разве не знает?

— Командир все знает, ну а штурман вычисления ведет. Штурман'a у нас — сила! Вот в тысяча девятьсот шестом году случай какой был. Задумал президент французский к нам в гости приехать. С эскадрой французских кораблей. Сам на головном крейсере, конечно. Как зашли они в Балтику, посылают ему навстречу лоцмана. Из военных штурманов. Пересел тот с нашего корабля на их. Ладно. Идут. Наступила ночь. Погода пасмурная. Вдруг на несколько минут неожиданно прояснилось. Лоцман наш подхватил какую-то звезду да и определил место судна. Видит, вся эскадра идет на камни. Курс у французов проложен неверно. А эскадра со скоростью семнадцать узлов дует. Как раз через час-другой все на камнях будут. Ну что делать? Говорит наш лоцман французскому вахтенному офицеру, дескать, мусью, у вас курс неправильный и скоро на камнях будете. Тот в обиду. Как так? Стали они ругаться. Лоцман свое, а француз — свое. А время-то идет. Ну, наконец лоцман не выдержал да как закричит: «Пиши в журнал, что я предупреждал об опасности, и командира немедленно зови, а то уйду с мостика!» Делать нечего. Вышел командир. А через полчаса открылась по левому борту веха. Застопорили машины, отдали якоря. Ждут. Утром видят французы — у самых камней стоят. Вышел президент на палубу и самый высокий орден нашему лоцману дал. Так наш штурман всю французскую эскадру спас.

Рассказывал Федотыч нам и про свою флотскую жизнь.

— Учитесь, молодцы! Вам теперь все дано. До чего хотите доучитесь. А вот я… Хотел, да не мог. Не давали развернуться нашему брату. Полжизни неграмотным прожил. Раньше-то ведь как было? Помню

вот, плавал на «Смелом». Получил я письмо из деревни. Пишет жена: «Василий Федотыч, кланяюсь тебе низко, бога ради вышли денег. Надо одежонку себе и детям справить». Ну, у меня было скоплено на черный день несколько рублей. Решил послать. Грамоте тогда не знал, поэтому и обратился к писарю одному судовому. Тезка мой — Васька Хорьков. «Пошли, — говорю, — деньги, будь друг». — «С моим удовольствием, Вася, все сделаю. Давай адрес». Дал я ему адрес и деньги. На следующий день Хорьков говорит: «Выполнено, Вася, не беспокойся». Квитанцию мне у него неловко спрашивать было — унтер все же. Только через месяц приходит еще одно письмо от жены. Сердится, что денег не выслал. Я к Хорькову. Поймал его на палубе, схватил за грудки и давай трясти. «Куда мои деньги девал? Говори, такой-сякой немазаный. Давай квитанцию!» — «Отстань, дьявол, какую квитанцию? Не видел я твоих денег. Ты что, спятил?» — «Не видел?» — кричу, и только хотел ему всыпать, как тут старший офицер появился: «Буянишь, Приданов? Не знаешь порядка? На старшего руку поднял? Десять суток карцера!» — «Ваше благородие, он мои деньги…» — «Разговариваешь? Еще пять. Кругом!» Ну, что будешь делать, пошел. Отсидел. После этого случая стал грамоте учиться…

Мы любили Федотыча. Любили со всей преданностью молодости.

Даже мама знала Федотыча. «Федотыч рассказал, Федотыч видел, Федотыч одобрил», — только и слышала она после наших посещений музея. Ей тоже понравился Федотыч. Ведь он учил нас только хорошему.

2

Сегодня Федотыч явно не в духе.

— Делайте поворот «все вдруг» на сто восемьдесят градусов. Музей закрыт. Ясно?

— Почему закрыт?

— На ремонт. Два месяца будет закрыт. Видишь, что понаделали? — Федотыч показывает рукой на лестницу.

Действительно, там в беспорядке стояли вытащенные из залов модели, картины в золоченых рамах и горы каких-то ящиков.

— Так вот, молодцы, приходите через два месяца. Будет все в порядке, — утешает нас сторож, видя, как мы огорчены.

— До свиданья, Василий Федотыч. Обязательно навестим.

Выходим на улицу.

— Пойдем, Гошка, на Неву, там корабли посмотрим, — предлагает Кокин.

— Пошли.

Заворачиваем за угол и вдоль Александровского сада идем к Неве. Против памятника Петру Первому я останавливаюсь:

— Вовка! Вот Петр молодец был! Он всех мальчиков на корабли брал. В морские школы насильно посылал. Помнишь, Аполлинаша рассказывала?

— И маленьких посылал?

— Маленьких не посылал, а нашего возраста посылал.

Выходим на Неву. Река еще покрыта льдом, но он уже слабый, пористый и местами черный. Протоптанная на ту сторону дорожка залита водой. Здесь уже никто не ходит. Опасно. Переходим мост и оказываемся на Васильевском острове. Это солнечная сторона. Свежий ветерок дует с моря, но здесь он кажется теплее. У стенки набережной стоят суда. Какие-то баркасы и катера, две ободранные серые шхуны «Краб» и «Марс», накренившиеся колесные пароходы и маленький старый транспорт «Правда». Они стоят здесь всю зиму, и мы уже знаем их. И какую необъяснимую притягивающую силу имеют они! Мы готовы смотреть на эти суда часами. Но что это? Впереди высится громадный черный корпус: незнакомого судна.

— Бежим! — командую я, и мы летим по набережной. Напротив Восемнадцатой линии стоит судно, какого мы еще никогда не видали. Черный высокий корпус. Такой высокий, что надо задирать голову, чтобы посмотреть на палубу. Белые надстройки в два ряда, много спасательных шлюпок. С левого борта спущен длинный парадный трап. Высокая труба с широкой красной полосой. На носу большими буквами написано «Трансбалт». На флагштоке — красный флаг.

— Вот это да! Громадина какая! Посмотреть бы его внутри! — восклицает Вовка.