Штурман воздушных трасс
Шрифт:
Помня испанский опыт, Прокофьев особо подчеркивал необходимость сохранения боевого порядка, чего бы это ни стоило.
— Будет истребительное прикрытие или нет, сила наша во взаимной помощи огнем. Фашистов я знаю, ни один из них не полезет сквозь завесу пулеметных трасс. Держитесь зубами друг за друга.
Не помогло предупреждение в первом полете.
Готовя к следующему вылету новую группу, Прокофьев несколько раз напоминал свое требование, приводил примеры из опыта войны в Испании, в Китае и с белофиннами, специально подбирал случаи удачных отражений
...До Перекопа девятка СБ шла на высоте тысяча метров вдоль железной дороги Джанкой — Херсон, затем — со снижением до самого Днепра. Над водой до Каховки летели плотным строем. Уже была видна понтонная переправа, по которой следовало нанести удар. Над переправой всегда дежурили фашистские истребители в несколько ярусов, начиная с высоты тысяча метров и выше. Группу СБ они не видели.
Первыми заработали зенитки, которыми был нашпигован весь правый берег. Командир дал команду на сброс. Посыпались бомбы, и тотчас группа стала разворачиваться в сторону своей территории.
— «Мессеры» сзади! — раздался голос стрелка-радиста. Командир обернулся и, прежде чем увидеть противника, заметил, как свой самолет начал энергичный отворот от боевого порядка. Еще мгновение — и он окажется один против группы вражеских самолетов.
Но вот, словно одумавшись, летчик снова занял свое место. И тотчас светящиеся трассы пуль потянулись к атакующим истребителям. Ведущий фашистского звена начал выход из атаки и прошел над бомбардировщиками на пределе досягаемости пулеметного огня. Его ведомый запоздал. И едва серое брюхо истребителя промелькнуло вблизи боевого порядка, десятки пуль вонзились в его обшивку. В тот же миг в левой части центроплана вспыхнул огненный шар, крыло отлетело, а сам самолет, быстро вращаясь вокруг продольной оси, устремился к земле... Больше атак не повторилось.
После разбора задания Прокофьев попросил летчика Горанова, который пытался оторваться от группы при атаке противника, рассказать о своих действиях и чувствах. Это был самый нужный, самый убедительный пример, и Гавриил Михайлович хотел, чтобы он запал в душу каждому летчику на всю жизнь. Потом, после разбора, некоторые признались, что трудно было удержаться от попытки последовать «примеру» Горанова.
От вылета к вылету летчики крепли, мужали. Исчез некоторый налет лихачества, легкомыслия. Пришли сосредоточенность, стойкость.
Из последнего вылета на бомбардировку железнодорожной станции Херсон летчики группы возвращались поодиночке. Вылет был тяжелый. На станцию пришел эшелон с танками. Фашистские истребители постоянно дежурили в воздухе над целью и на дальних подступах к ней. Поэтому атака их была настолько неожиданна и точна, что сначала никто из наших не понял, почему левый ведомый первого отряда вдруг взорвался. Группа ринулась к земле и почти на бреющем стала прорываться к цели. Это несколько обезопасило ее, но, сделав горку перед началом бомбометания, она оказалась почти на одной высоте с нижним ярусом дежуривших истребителей
Бомбили неприцельно, кто как мог. Словно взбудораженный осиный рой, кружились около наших истребители противника. Стрелки едва успевали отбиваться то с одной стороны, то с другой. Командир группы снова устремился к земле, одновременно разворачиваясь в сторону своей территории.
На выходе из крена по крутой траектории падал еще один бомбардировщик. Вслед за ним, почти догоняя, оставлял последний дымный след сбитый истребитель противника.
Когда ушли от преследования, начали рассыпаться. У кого-то перегрелись моторы, кто-то не мог держать большую скорость из-за повреждения самолета, кто-то уже шел на вынужденную.
Прокофьев, увидев одиночно прилетающие самолеты, понял, что это, возможно, один из самых трудных вылетов. Он дал команду приготовиться врачу и техникам для оказания помощи.
Летчики садились с ходу, стараясь быстрее отрулить на свою стоянку, словно до сих пор ощущали преследование фашистских истребителей.
Не хватало пяти самолетов. А горизонт уже кругом был чист. Севшие летчики не могли точно сказать, сколько сбито. Они даже не знали, кто из них вернулся.
Гавриил Михайлович не верил в гибель всех пяти экипажей. Ведь бывало, что садились на вынужденную и в поле, и на другие аэродромы. Потом приходили, приезжали, прилетали, звонили по телефону.
Но вот в небе снова послышался гул приближающегося самолета. Все напряженно оглянулись. Бомбардировщик шел поперек аэродрома с выпущенным шасси, постепенно снижаясь. По мере приближения стало видно, что левый винт стоит, а за правым мотором тянется длинный шлейф дыма. Самолет приближался, покачиваясь с крыла на крыло, и не трудно было определить, что он едва держится в воздухе на малой скорости.
На высоте метров пять летчик резко убрал газ, и казалось, что он старается скорее ткнуть машину на колеса. Похоже, его не пугала опасность сделать «козла».
Действительно самолет коснулся земли, отделился, еще раз коснулся, но уже грубее, отчего взмыл метра на два. Затем начал «сыпаться» с энергичным сваливанием на левое крыло. Казалось, еще мгновение, и он ударится законцовкой о землю и тогда... Но левая стойка шасси раньше коснулась земли, и машина, переваливаясь со стороны на сторону и сильно подбрасывая хвостовую часть, покатилась к опушке леса. Почти остановившись, самолет вдруг резко развернулся, подломил правую стойку шасси и лег на плоскость, окутанный облаком пыли.
Все, кто наблюдал посадку, ринулись к самолету. Прокофьев вскочил на подножку полуторки, дежурившей в качестве санитарной машины, и крикнул шоферу:
— Давай! Быстрее!
Издали он видел, как из люка выпрыгнул штурман и начал сбрасывать парашют. Левая рука была оголена и вся в крови. Летчик еще не вылезал. Прокофьев, предчувствуя недоброе, спрыгнул на ходу с машины, кинулся к самолету:
— Что с вами?
— Командира зацепило. Плохой он. А жив ли стрелок, не знаю, — с трудом произнес штурман, садясь на парашют.