Штурман воздушных трасс
Шрифт:
Мишень продолжала двигаться дальше. Еще мгновение — и она скроется за щитом. Стрелок дал вторую очередь. Тонко взвизгнув, перебитый трос отлетел в сторону, а непораженная дощечка скрылась за оградой.
— Не хотите попробовать, Николай Иванович? — Прокофьев показал на пистолет.
— Отчего же, давайте. На соревнование не вызываю,
Алексеенко уверенно взял свой парабеллум и настолько профессионально перезарядил его, что Прокофьев подумал о том, как бы ему не опростоволоситься перед гражданским человеком. После каждого выстрела секретарь горкома пристально искал попадания и, не найдя, с улыбкой добавлял:
— Этот патрон у меня, видимо, был холостой.
— Прямо не знаю, дарить ли вам на память вашу мишень или оставить до следующих удачных выстрелов, — пошутил Прокофьев.
Над ними низко, после взлета, прошла пара бомбардировщиков. От неожиданности Алексеенко пригнулся:
— Куда это они?
— Опять на разведку для штаба Буденного, — пояснил Прокофьев.
— Я утром был у него, говорит, что не хватает данных о передвижениях противника...
— Это был июль 1942 года, — вслух произнес генерал и осторожно отделил фотографию Анисимова от анкеты, — всего год назад, а сколько пережито! В иное время на век хватит.
Он прислонил фотографию к чернильному прибору и повторил:
— Да, это были июльские дни, когда меня похоронили вместо Анисимова. И возможно, та сердобольная женщина, закончив захоронение, попросила бога пристроить душу безвременно погибшего летчика Гавриила Прокофьева, как когда-то просила об этом моя мать, не ведая, что муж вернется из плена.
Генерал обмакнул перо в чернильницу и на перекидном календаре написал: «Завтра заказать металлический обелиск и увеличить фотографию». Потом посмотрел на часы и поправил: «Сегодня».
Начинался очередной трудный день войны,
Эпилог
После войны служба Гавриила Михайловича продолжалась. Еще не одно задание командования пришлось выполнять генералу Прокофьеву на воздушных трассах за три с лишним десятка лет службы. Казалось, силам не будет конца. Однако сердце от напоминаний о своей усталости постепенно перешло к ультиматуму, в котором было только одно условие: пора на отдых.
...Летний вечер. Гавриил Михайлович возвращался после очередной встречи с пионерами школы, где он только что интересно и увлеченно рассказывал о большой прожитой жизни. Тема сложная: «В жизни всегда есть место подвигу».
— Уж очень они начитанные, рассудительные, все знают, — возбужденно говорит он. — Попробуй отделаться общими фразами — все загубишь. Ведь как говорят: «В принципе в жизни есть место подвигу, но в настоящее время это место значительно ограничилось. Все открыто, изобретено. На земле нет белых пятен. Вот раньше — это другое дело». Я перед ребятами волнуюсь больше, чем перед взрослыми. Ведь наша жизнь для них глубокая история. И если что-то недосказал, не пояснил, то цепь событий останется разорванной или заполнится фантазией. Сказал же один из мальчишек: «О нападении фашистской Германии было объявлено по всем радиостанциям и Центральному телевидению...» А почему так сказал? Потому что жизнь без Центрального телевидения для них немыслима. Вот и фантазирует. Нужно, чтобы они знали нашу жизнь такой, какой она была — суровой, интересной и очень важной для настоящего и будущего...
В голосе генерала заметно возбуждение от выступления и сознания того, что он приносит пользу в воспитании тех, кому предстоит совершать подвиги во славу Родины.