Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
Порядок вылета был установлен такой: я лично перевожу на Вальштрассе обоих диверсантов за несколько часов до вылета, затем заезжаю за фрау Ирмой и от нее — прямо на аэродром.
Шеф поднялся. Я решил, что беседа закончена.
— Мне можно идти, repp капитан цур зее?
— Еще одна деталь, — сказал он. — Главная роль в деятельности группы отводится фрау Ирме. Это очень ценный и особо засекреченный агент. Даже здесь, кроме меня, ее знает только мой помощник. К сожалению, его пришлось послать в Киль. Таким образом, дело с Ирмой имеете только вы. Берегите
— А герр Динглингер и Косой… простите, Франц?
— У Динглингера хватит своих дел, а Франц встретит вас в Констанце. До приказа о вылете можете отдыхать. Развлекайтесь, отоспитесь хорошенько, только не пейте много.
— Как можно, герр капитан цур зее? Я вообще без надобности не злоупотребляю алкоголем.
Он погрозил мне толстым пальцем:
— Хитрец! В день знакомства вы глотали коньяк, как лимонад.
— Мне не хотелось показаться слишком осторожным. Я понимал, что идет речь о моей карьере.
— Вы мне определенно нравитесь, Вегнер. Жаль отпускать вас.
— А разве я не вернусь сюда?
— Возможно, останетесь там на самостоятельной работе. Если чисто выполните задание. Нам нужен там смелый и думающий человек. Это не всегда совпадает.
Прямо от шефа я поехал в маленькое кафе «Шоколадница». Копия картины Лиотара красовалась над стойкой. Я попросил официантку, одетую как девушка на картине, принести кофе с коньяком и заказать телефонный разговор с Лейпцигом.
Не успел я допить суррогатный кофе, как официантка снова подошла к столику:
— Уже соединили с Лейпцигом, герр офицер.
…Тесная телефонная будочка за буфетом. Окурки в пепельнице. За стеклом — полупустое кафе. Темное окно» Дождь, который не прекращается уже несколько дней. Шелест и гул расстояния в трубке. И вдруг сквозь этот гул голос:
— Слушаю вас.
— Могу ли я попросить фройляйн Марту Шведе?
— Я Марта Шведе. Кто это говорит?
Трубка дрогнула в моей руке. Что-то странно знакомое послышалось в этом голосе через сотню с лишним километров. Наверно, нервы у меня разыгрались.
— Вы — Марта Шведе? Из Лейпцига? — переспросил я.
— Ну конечно. Кто же еще? — Я услышал смех, такой знакомый, что зажмурился, как от внезапного света в темноте.
Она назвала себя Мартой, говорила из Лейпцига, но, даже если бы она говорила с Марса или назвалась иранской шахиней, я все равно узнал бы голос Анни.
На следующее утро я приехал в маленький городок Вурцен, между Дрезденом и Лейпцигом. Полтора часа местным поездом.
Дождь, наконец, перестал. Блестели черепичные крыши и оконные стекла домиков, очень похожих друг на друга, и все-таки каждый чем-нибудь отличался: у одного был цветной витражик, у другого — башенка, у третьего — выложенный плиткой подъезд.
Высокий забор. Калитка. Открыла старушка в капоре:
— Да, фройляйн Марта ждет вас. А герр Немлер будет позже.
Она еще что-то говорила, но я не
Отворилась дверь. Я не услышал — только почувствовал движение воздуха. Обернулся. У порога, слегка наклонив голову, стояла Анни. Ее губы смеялись, а глаза были серьезны и строги.
— Аль-оша, ты еще помнишь, что говорили флажки?
Я не ответил. Просто сделал то, что должен был сделать тысячу лет назад, когда разговаривали флажки. Я поцеловал ее в первый раз в жизни.
— Вчера, в «Ландхаузе», — сказала Анни, — я увидела тебя, как только ты вошел. Я смотрела на тебя. Ты не почувствовал?
— Нет. Тогда я еще не верил в чудеса. Ты была…
— …за колонной, и когда ты пошел в мою сторону…
— …ты скрылась. Ты не имела права на эту встречу.
— Сейчас — имею. Твой позывной: 3649, Штурманок.
У них есть связь! Теперь незачем было спрашивать, куда исчезла Анни, когда в Севастополе я перестал получать ее письма. Мы оба стали людьми одной и той же профессии.
— Я многое испытала, — рассказывала она, — но, когда увидела тебя в этой форме, и еще не знала, кто ты, мне стало страшно. Понимаешь? Сердцем я знала, что ты — наш, но разве я могла верить сердцу? Ты так настойчиво требовал от Эриха связи…
— Я раскрыл ему секреты гестапо.
— Знаю. Этого тоже было мало. Только сегодня ночью удалось связаться с Большой землей. Они дали твой позывной. В этот момент ты второй раз родился для меня.
— А если бы Москва ответила другое?
— Тогда… — Она протянула мне руки, приблизила глаза, почти зеленые под летящими бровями. — Аль-оша, я всегда ждала тебя… И буду ждать всю жизнь, сколько мне осталось. Но если бы Москва ответила другое, ты не вернулся бы из Вурцена.
Вдруг она вырвала свои руки, побежала в кухню, и я услышал:
— Frau Schwede! Oh, Gott! Den Wein, den ich gestern mitbrachte, habe ich ganz vergessen… Giessen sie in sofort aus! [110]
Только сейчас я понял, что мы все время говорили по-русски. Почти полгода не позволял себе даже думать на родном языке. Он пришел, как воздух в распахнутый иллюминатор, вместе с Анни, с немецкой девушкой, которая вот сейчас дала мне самое главное в жизни и больше, чем жизнь, чем любовь, — связь с Родиной.
И тут мне стало страшно за нее. Я представил себе Анни на допросе у косого Франца, включающего электрический ток…
110
Фрау Шведе! Боже мой! Совсем забыла! Это вино, которое я принесла вчера, вылейте его немедленно! (нем.).