«Штурмфогель» без свастики

Федоровский Евгений Петрович

–  Простите, господин Зандлер, — перебил его Коссовски. — Мне нужны детали даже незначительные. Ведь вам приходилось встречаться с журналистами, они тоже просили деталей, чтобы более правдоподобно обрисовать ту или иную картину. Кроме дочери, в вашем доме живет секретарша Ютта Хайдте?

–  Да. Но у меня нет никаких оснований подозревать эту старательную и милую девушку.

Его длинные, в синих жилках пальцы дрожали. Он опустил руки на колени, стараясь скрыть это от Коссовски.

Коссовски тоже смутился и опустил глаза. Ему вдруг

стала неприятна собственная роль. «Человек изобретает, творит, отдает своему делу и нервы и жизнь. И вдруг мы объявляем его же работу секретной, присваиваем его мозг себе и вдобавок его же караем, если он не выполнил нами же составленных инструкций», — подумал он.

–  Кто часто посещает ваш дом, господин профессор?

–  О, многие люди, и, как вы убедились однажды, разглядывая фотографическую галерею моей дочери, известные, — с достоинством произнес Зандлер.

–  Я подразумеваю завсегдатаев вашего дома.

–  Ну, Вайдеман, Зейц, Пихт, Вендель, иногда Эрих.

–  Кто такой Эрих?

–  Хайдте, брат Ютты.

–  Вот как! Откуда он?

–  Был ранен. Сейчас содержит фотолабораторию напротив моего особняка.

–  С кем он живет?

–  Один. Впрочем, в одном доме с Зейцем.

Новое имя насторожило Коссовски. «Ютта — Эрих… Зейц! Неужели Зейц! Или он профан, или очень умный разведчик?..»

–  Итак, господин профессор, 25 ноября 1941 года на высоте сорока метров отказал правый двигатель? Зандлер кивнул.

–  Как раз тот, который был неправильно отрегулирован?

–  Да.

–  Испытывал Вайдеман?

–  Разумеется.

–  Вы не вспомните, как вел себя Вайдеман перед полетом?

–  Как обычно. Был деловит, весел и, я бы сказал, спокоен.

–  Он не ожидал аварии?

–  Странный вопрос, господин капитан. Какому летчику-испытателю хочется отправиться на тот свет, пока не призовет его бог?

–  Простите, господин профессор. Теперь поговорим о том дне, когда вы на испытательных стендах у моторов заметили постороннее лицо.

–  Да, я вошел, и мне показалось, что один из двигателей работает не на обычном, а на взлетном режиме. Я подошел к пульту, дежурный инженер спал. И тут я увидел промелькнувшую тень. Сам включил сирену. По тревоге в мастерскую сбежались все, кто был на аэродроме. Даже пилоты. Но мы в мастерской никого не нашли.

–  Где сейчас инженер?

–  Он был уволен и послан на фронт. Кстати, это был порядочный, крайне добросовестный человек. Я ничем не могу объяснить его сон на дежурстве.

–  Кого из пилотов заметили вы?

–  Пихта и Вайдемана.

Коссовски не делал пометок. Его натренированная память крепко схватывала все, что могло относиться к делу. Просто на листке блокнота он чертил замысловатые фигурки, что делал всегда, когда в работе решал какой-нибудь ребус. Когда Зандлер произнес фамилии пилотов, завитушка под карандашом круто взбежала вверх.

–  И еще вопрос, господин профессор, — проговорил

он, помолчав. — Вы можете предположить, что рядом с вами действует иностранный агент?

–  Агент — могу. Иностранный — сомневаюсь. Может быть, антифашист?

–  Вы были в социал-демократической партии?

Лиловые веки Зандлера вмиг одрябли. «Ага, вот чего боится профессор Зандлер», — отметил про себя Коссовски, а вслух проговорил:

–  Меня вам нечего опасаться, я же не штурмовик и не гестаповец…

–  Да, я придерживался до 1920 года демократических взглядов, — выдавил из себя Зандлер.

–  Ну, кто из нас не был романтиком, — усмехнулся Коссовски. — Я тоже протестовал, когда убили Либкнехта и Люксембург. И даже был молодежным функционером демократов.

–  Да, времена меняются, — вздохнул свободней Зандлер.

–  Ну, у меня все… Извините за эту крайне неприятную беседу. — Коссовски простился и поехал в общежитие летчиков.

Авиагородок располагался за Лехфельдом: прямой проспект с особняками и виллами, в которых жили служащие Мессершмитта. У самого аэродрома выстроились бараки, одинаково длинные и низкие, с редкой зеленью перед окнами. А за кирпичным забором с колючей проволокой тянулся испытательный аэродром.

…Вайдеман играл в джокер, когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.

–  Зигфрид! Ты имеешь обыкновение появляться, как дух, бесшумно. По каким делам сюда?

–  Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд. А заодно решил навестить друзей.

«Надо быть начеку с этим волкодавом», — подумал Вайдеман.

–  Кстати, ты хорошо выглядишь, — сказал Коссовски.

–  В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.

–  А почему же тогда, в Рехлине, у тебя вдруг повысилось давление?

–  Ах, вот ты о чем… Честно говоря, меня преследовала неудача за неудачей. Много раз смерть заглядывала мне в глаза. Я испугался.

–  Ты не пил накануне?

–  Кажется, пил.

–  С кем?

–  С Пихтом, конечно.

–  Ты дружишь с ним?

–  Как сказать?.. Вначале были дружны, сейчас, по-моему, между нами пробежала какая-то кошка.

–  Почему?

Вайдеман пожал плечами.

–  Раньше вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? — Алый шрам на лице Коссовски напрягся сильней.

–  Да нет, ты неправ, Зигфрид, — набычившись произнес Вайдеман. — Я и сам не могу объяснить это. Хотя у него сейчас свои увлечения, у меня — свои.

–  Ютта?

–  Откуда ты узнал? — Шея Вайдемана сделалась пунцовой.

Коссовски рассмеялся:

–  Уж если одна девица занята Пихтом, то другая…

–  У меня серьезно.

–  А у Пихта?

Вайдеман вдруг разозлился:

–  Откуда мне знать, что у Пихта?! «Значит, Ютта — ее брат Эрих Хайдте — Вайдеман», — мысленно протянул ниточку Коссовски.