«Штурмфогель» без свастики

Федоровский Евгений Петрович

–  Освободи путь! — закричал Вайдеман.

«ЯК» открыл огонь.

–  У меня заклинило мотор! — испуганно сообщил Вайдеман.

–  Попал снаряд?

–  Наверное. Я выхожу, следи за мной. — «Фоккер» быстро проваливался вниз.

–  Садись на вынужденную. Видишь реку? — спросил Пихт.

Вайдеман промолчал, видимо, отыскивал на карте место, над которым сейчас летел.

–  Да,

кажется, рядом можно сесть. Но там русские!

–  Вряд ли. Зажигание выключено?

–  Да

–  Перекрой баки!

Сильно раскачиваясь с крыла на крыло, «фоккер» Вайдемана планировал с выключенным двигателем. Вот он перевалил через овражек, достиг реки.

–  Если русские — беги! — успел крикнуть Пихт.

Самолет Вайдемана врезался в сугроб и пропал в фонтане снега.

Пихт резко потянул ручку на себя. От перелрузки потемнело в глазах. Два «ЯКа» шли на него. Тогда он закрутил отчаянный штопор, вышел из него почти у самой земли и хотел уйти на бреющем. Но «ЯКи» решили доконать его. Тогда Пихт снова полез вверх. Последнее, что он увидел в холодном небе, — дымящийся «юнкерс». Чей-то истребитель отвесно шел к земле и, воткнувшись в запорошенную землю, взорвался, как большая фугасная бомба. «Мессеры» и «юнкерсы» скрылись. Теперь Пихт видел только «ЯКи».

Взрыв у мотора сильно качнул самолет. В следующую секунду будто треснул фюзепяж. Пихт выпустил управление из рук и до боли сжал зубы. «Все… — На плечи навалилась страшная усталость. — Обидно, такая нелепая смерть…» Мотор захлебнулся и трясся оттого, что еще крутился погнутый винт. На мгновение Пихт услышал цепенящую тишину, а потом свист.

«А может, попробовать?» — шевельнулась мысль.

Рука нашла у левого борта ручку, потянула вверх. Скрипнул задний козырек кабины и рванул фонарь. Морозный воздух хлестнул по лицу. И тут Пихт увидел кружащуюся внизу белую землю, проволочные заграждения, дорожки темных окопов. Правой рукой он раскрыл замок привязных ремней. Больно дернули лямки парашюта. «ЯКи» прошли рядом. В заиндевевших фонарях Пихт увидел любопытные лица пилотов.

На землю он свалился, как будто сбитый ударом кулака, — ударился подбородком о твердую кочку. Закапала кровь. Он стянул перчатку, зажал рану.

–  Да вот он! — услышал Пихт за спиной русскую речь.

–  Вот фриц проклятый, притаился, — проговорил другой.

–  Тише, Семичев! Еще стрелять будет.

–  Я вот ему стрельну!

Из глаз Пихта сами собой потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и замер. Над головой захрустел снег.

–  Может, убился? — почему-то шепотом спросил солдат.

–  Давай перевернем. Кажется, дышит еще.

–  А парашют добрый. Нашим бабам на платье бы…

–  Да он пойдет и на военную надобность. Берем?

–  Давай.

Солдаты взялись за плечи Пихта.

–  Я сам, — проговорил Пихт.

–  Живой! Что-то лопочет по-своему! —

обрадованно воскликнул солдат.

Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.

–  Не балуй, — отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках, видимо Семичев. — Хенде хох!

Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул:

–  Плачет…

–  От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев. — Он ведь, немец, к зиме непривычный.

Тот, кто обезоружил Пихта, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.

–  Первый раз вижу фрица так близко.

–  Насмотришься еще, — вздохнул Семичев и дернул винтовкой. — Ну, идем, гей форвертс!

Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт, сильно хромая, бежал в сторону немецких окопов. Значит, уцелел.

Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:

–  Братцы, глядите! Фрица ведут.

Из землянок выскочили солдаты — кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал и любопытство, и ненависть, и еще что-то недоброе.

–  Длинный, гадюка, — тихо проговорил кто-то.

–  А видел, как наших сшибал?! Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:

–  Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, мы не заметим.

–  А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?

–  Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал снимать парашют. Дескать, Гитлер капут.

Солдаты засмеялись. Кто-то спросил:

–  И куда его теперь?

–  А там разберутся.

В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник. В темном закутке виднелись нары, но свет падал только на стол, сколоченный из расщепленных и необструганных бревен, да на сердитое лицо старшего лейтенанта в расстегнутой гимнастерке, с перевязанной рукой.

–  Товарищ комбат! — крикнул с порога Семичев. — Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.

–  Встань у двери. — Комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и, поднявшись, обошел вокруг Пихта.

–  Значит, попался? Ферштеен? Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.

–  К стенке! — закричал он вдруг. — Семичев, ну-ка отойди в сторону.

–  Я прошу доставить меня к старшему командиру, — проговорил Пихт.

–  Что он говорит? Понял, Семичев?