Штурмфогель
Шрифт:
– И триста миллионов других жителей Салема? И пожертвовать самим Салемом, этим… чудом?..
Штурмфогелю показалось, что он задыхается. Воздуха хватало, но на горле лежала чужая мягкая рука.
– Каждый человек – это Салем. – В голосе собеседника Штурмфогель услышал какие-то странные нотки. – Умирая, он знает, что его Салем гибнет. А в глубине души он не слишком уверен, что где-то есть еще и другие Салемы…
– Мы почему-то говорим не о том…
– О том, майор, о том. Я все еще не могу понять, почему должен помогать вашему делу. Убедите меня. Ведь мне – если я вас поддержу – еще предстоит убеждать своих людей. И я
Штурмфогель долго молчал.
– У меня нет никаких других аргументов, – сказал он наконец. – Я просто не хочу сгореть или задохнуться. Попытаться спасти себя я могу только одним способом: вместе со всеми…
– Не дать кораблю утонуть?
– Да.
– Допустим, что это так… Теперь несколько вопросов по касательной. Как вы относитесь к Гитлеру?
– Сложно.
– И все же. Попытайтесь уложиться в десяток слов.
– Могу и меньше. Уважение, сильно разбавленное разочарованием.
– То есть преступником вы его не считаете?
– Ну… не более чем других властителей. Все они так или иначе преступники – в понимании простых людей.
– А вы – простой человек?
– Да.
– То есть Гитлер – преступник?
– Да.
– Готовы ли вы помочь нам устранить его?
– Какой в этом смысл? V-3 может пустить вход и…
– Смысл – как в любом правосудии. Я не настаиваю, чтобы вы занялись этим немедленно. Но после того, как…
Штурмфогель пожал плечами:
– Я готов пообещать вам это уже хотя бы, потому, что шансов выжить у меня примерно три-четыре из ста. Мало того, что сама операция весьма рискованна, – если на службе меня хотя бы заподозрят в нечистой игре, то даже не станут разбираться, что к чему, просто ликвидируют, и все. Для простоты. В «Факеле» сейчас такой накал страстей… Так что обещать я могу что угодно: мне вряд ли придется выполнять обещанное.
– Годится, – сказал собеседник. – Идите за мной.
Путь из тьмы на свет занял всего несколько минут…
– Где это мы? – ахнул Штурмфогель, озираясь.
Полупрозрачные колонны уходили прямо в небо. Между ними слева расстилалась живая меланжевая ткань моря – такого беззаботно синего, что начинало щипать глаза. Справа и впереди в переливах палевых и бежевых оттенков застывшей волной стояла длинная пологая дюна с несколькими отточенными соснами на гребне. Солнце крылось за дымкой…
– Это иллюзия, к сожалению, – сказал тот, кто привел его сюда. – До горизонта вплавь полчаса…
Штурмфогель наконец увидел его. Мужчина немного выше среднего роста, голенастый, узкоплечий, жилистый. Узкое лицо с хищным носом и беспомощными красноватыми глазами. Словно вспомнив об этой странной беспомощности глаз, он быстро загородился темными очками. И тогда чуть раздвинул в улыбке бледные губы.
– Пейсы не ношу, – сказал он.
– Разумеется, – сказал Штурмфогель. – Рейхсмаршал не поймет.
– Вы меня узнали?
– Вам надо научиться менять внешность, полковник.
– Не дано, – развел тот руками. – Пытались научить, но… увы. Можно было, конечно, устроить маскарад…
– Ценю ваше доверие.
С полковником «Люфтваффе» Францем Райхелем, офицером штаба ПВО Берлина, Штурмфогель встречался несколько раз – когда у «Факела» появилась острая нужда в высотном самолете-разведчике. Это было около года назад. Насколько Штурмфогель знал, после событий двадцатого июля над Райхелем некоторое время висели грозные темные
– Познакомьтесь, – сказал полковник. – Моя дочь.
Как бы вынырнув из дрогнувшего воздуха, навстречу им шагнула девушка в длинном, по щиколотку, широкополом кожаном плаще табачного цвета. У нее были коротко стриженные, в стиле тридцатых годов, светлые волосы и неодинаково изломанные тонкие брови.
– Это он и есть? – игнорируя Штурмфогеля, обратилась она к отцу. В низком голосе что-то опасно вибрировало.
– Да, Лени. Это он. Штурмбаннфюрер Штурмфогель. Эрвин Штурмфогель.
Девушка рассматривала его в упор. Под взглядом необыкновенных серых глаз Штурмфогель медленно съеживался.
– Лени, – сказал полковник. – Я думаю, он не знает.
– Папа…
– Он совсем из другого ведомства. Вы ведь даже формы не носите? – обратился он к Штурмфогелю.
– Ну, как правило…
– Гестаповцы тоже не носят форму, – сказала Лени. – И что из этого, папа? Это говорит нам об их благородстве?
– Ты слышала наш разговор?
– Что ты хочешь спросить?
– Не спросить, а сказать. Мы будем работать с этим человеком.
– Это приказ?
– Это приказ.
Лени взглядом сначала оттолкнула отца, потом полоснула Штурмфогеля, развалив его наискось, и, взмахнув полами плаща и вздернув голову, прошла мимо. Духи ее звучали тонко и чуть манерно. Мелодия флейты…
– И тем не менее, – сказал полковник, – других девушек здесь нет.
– Это хорошо, – невпопад сказал Штурмфогель. – Она подходит. Идеально.
…Он так глубоко погрузился в воспоминания, что не услышал щелчков замка.
Вошел Гуго.
– Я принес тебе водки, – сказал он.
– Твоя терпимость меня поражает, – усмехнулся Штурмфогель.
– Я не верю, что ты предатель. – Гуго развернул стул и прочно уселся. – Я вообще сомневаюсь в наличии предателя. Не знаю, переметнулся твой агент или его используют втемную, но от этой информации с самого начала пованивало. Как тебе кажется?
– У меня нет права голоса в обсуждении этого вопроса.
– Между нами?
– Нет. Я под подозрением. И вообще – давай о другом. О бабах. А?
– Да пошел ты… Я ни о чем другом не то что говорить – думать не могу. Как предатель проходит контроль лояльности? Я перебрал все возможные варианты… этого быть не может. Теперь получается, что либо мы чересчур полагались на эту систему, не вводили строгую внутреннюю секретность, и, значит, враг может знать о нас все… абсолютно все. То есть мы работаем под контролем. Возможно, даже под управлением. Непостижимо. Либо… Впрочем, об этом пока рано. Я сказал, что не верю в то, что предатель – ты. Нойман – параноик. Другое дело, что он это осознает. Но, как ты знаешь, «если у меня паранойя, то это вовсе не значит, что вон тот парень за мной не следит». Его сбивает с толку еще и то, что ты долго восстанавливаешься после процедур Ленарда. Мол, тратятся силы на защиту и тому подобное… А ты, наверное, и сам ничего не понимаешь?.. Вот что, давай все-таки чуть-чуть выпьем. Рюмки у тебя где? А, вижу… Значит, так, друг мой Эрвин: я тут выяснил, что доктор Ленард в тридцать четвертом инспектировал кельнскую школу «Нахтхабихт»… Я думаю, это он тебя искалечил, дружище.