Штурмуя небеса
Шрифт:
Но полеты на самолете были отложены. Альперт прибыл на несколько дней позже, после эксперимента Лири. Вкусивший грибов и склонный к рискованным гипотезам приятель Альперта к тому времени уже не мог говорить ни о чем другом, кроме как о том, что надо срочно лететь назад в Гарвард и приниматься за работу. Поскольку Альперт должен был читать в Стенфорде еще и осенний курс лекций, ему оставалось лишь слушать восторженные излияния Тима. Все это сильно напомнило ему времена начала работы в Стенфорде и историю с марихуаной.
Однако во время первой же сессии в Ньютоне он понял, что ошибался. Самым важным моментом стали для него видения, несколько напоминающие театральный водевиль. Он мог наблюдать, лежа на диване, как открывается занавес и актеры
Первым ответом, пришедшим ему на ум, было — если эго исчезнет, тогда останется только тело. По крайней мере, у меня останется тело, подумал Альперт. И я всегда смогу найти себе новую идентификацию. Но затем исчезло и тело. Он видел в зеркале, висящем перед ним, пустой диван, на котором никого не было! А что, если тело никогда не вернется? Это достаточно простой вопрос, особенно когда вы просто читаете об этом в книжке, вот как сейчас, например. Однако когда он возник в голове у Альперта, на него нахлынул приступ страха, такого, какого он никогда прежде не испытывал в своей жизни. Он уже открыл рот, чтобы закричать, но как раз в этот самый момент внутри у него зазвучал приятный мягкий голос, который спросил: «А кто следит за всем этим?» И тут же страх лопнул, как мыльный пузырь, кричать было не нужно. Если у него нет зго и нет тела, то откуда звучит этот голос?
И как только я смог сосредоточиться на этом вопросе, я понял, что хотя все, что я раньше воспринимал как «Я», включая мое тело и саму мою жизнь, ушло. Я продолжал сознавать происходящее! Вместе с этим осознанием на меня снизошло невероятное, никогда ранее не испытываемое ощущение глубокого покоя. Я наконец нашел это «Я», этот сканер-точку-сущность-ме-сто в беспредельности.
Смеясь от радости, он выскочил наружу навстречу снежной метели.
«Мы с ним тогда договорились, — рассказывал Тим о том, какую роль сыграл Альперт в программе по изучению псилоцибина. — Он сказал мне: «Слушай, я буду заниматься контактами со внешним миром, у меня это получится лучше — я умею с ними обращаться и смогу вас прикрыть». Так что на этом мы и сошлись. И он был совершенно незаменим в таких делах. Помню, как все мы слонялись вокруг кабинета, где шло заседание администрации, а он спокойно открыл дверь, зашел туда и вышел к нам уже с подписанными бумажками, все что надо, плюс еще список студентов, которые, как он считал, нам могли пригодиться. Он был для нас кем-то вроде представителя от народа в парламенте».
Альперт развернул бурную деятельность. По выходным он летал на «Сессне» в Северную Каролину, где проводил сессии в парапсихологическом институте Д.Б. Райна. Но чаще всего отправлялся в Нью-Йорк, где посещал светские рауты, на которых объяснял нужным людям — избранным интеллектуалам, представителям артистических кругов и другим влиятельным лицам — возможности, которые открывает псилоцибин для расширения человеческого сознания. Из всех, кого он обработал за те месяцы, пожалуй, наиболее важной личностью, о которой пойдет речь в нашем повествовании, была Пегги Хичкок.
Это была энергичная двадцативосьмилетняя девушка, наследница миллионера Меллона. Как позже писал Лири про Пегги, ей «быстро все приедалось, при этом она была полна честолюбивых замыслов и искала проект, который мог бы поглотить ее неуемную энергию». Задача расширения сознания
По забавной иронии судьбы как раз в самый разгар вращения в высшем обществе Лири одновременно задумал эксперимент, который мог бы доказать, что псилоцибин является мощным средством изменения поведения. Как-то раз совершенно случайно он обратил внимание на стоявший у их здания автобус из Массачусетского управления исправительными заведениями. Представители управления пытались уговорить молодых медиков с факультета психологии поработать у них — просьба, редко находившая отклик. Работа в тюрьме по престижу была сравнима с работой в лепрозории. Лири созвонился с управлением и пригласил нескольких подходящих людей на ланч в факультетский клуб в Гарварде: за обедом он объяснил представителям управления, какая канцелярская волокита связана обычно с тем, чтобы получить разрешение дать заключенным наркотики. Потом добавил, что мог бы обеспечить им сотрудничество стольких аспирантов, сколько им потребуется. Через неделю он уже имел доступ в тюрьму штата Массачусетс Конкорд.
Прелесть тюремного проекта заключалась в том, что мало где еще можно найти столь чистые условия для эксперимента: окружающая атмосфера не менялась и все роли были строго заданы. И что самое главное — имелась точная статистика, доказывающая, что существующие методики работы с преступниками никуда не годятся: рецидивизм в массачусетских тюрьмах достиг небывалого уровня — 70 % осужденных вновь возвращались в исправительные заведения. Лири сказал тюремным чинам, что используя псилоцибин, можно добиться уменьшения этой цифры. Наедине с аспирантами он шутил: «Давайте посмотрим, сможем ли мы превратить преступников в будд».
Принимать псилоцибин в Ньютоне — это одно, а давать его глотать стаду закоренелых преступников в запертой комнате тюремного изолятора — совсем другое. Тюремный психиатр жизнерадостно ознакомил Лири с разношерстной группой испытуемых — два убийцы, два участника вооруженного ограбления, один растратчик и один героинист. По словам Мецнера, когда заключенные мягкой упругой походкой нервно прохаживались по комнате, ему вспоминались «тигры в клетке», которых он наблюдал в зоопарке.
Чашка с псилоцибином стояла на столе. Лири положил туда шесть розовых гранул и передал одному из испытуемых. Мужчина мгновение помедлил, а потом разом заглотил свои шесть таблеток. Уговорились, что утром Лири проведет сеанс с тремя заключенными, а во второй половине дня его сменят Мецнер и Гюнтер Вайл и будут вести сеанс с тремя остальными.
Когда наркотик начал действовать («мысли исчезают, у меня в голове будто молоток стучит, резкий пронзительный звук, ослепительный свет, все чувства вдруг обострились»), Лири почувствовал, что ему становится страшно. Вдруг один из узников спросил: «Док, почему так происходит?» «Потому что я вас боюсь», — пробурчал Лири. Мужчина расхохотался. «Забавно, док, но на самом деле это я вас боюсь!» «С чего это вы меня боитесь?» — удивленно спросил Лири. «Потому что вы… ученый псих!» — услышал он в ответ. Заключенные дружно заржали. Лед тронулся.
Когда вечером за ними лязгнули тюремные ворота, они с трудом сдерживались, чтобы не завопить от радости. Позже Лири говорил: «Мы верили в человеческую природу и в возможности наркотика. Но то, что случилось, было немного похоже на волшебство… И в тот момент мы ощущали себя героями».
После этого они посещали Конкорд по несколько раз в неделю. Иногда приходили просто побеседовать, иногда делали тесты, которые потом надо было спокойно объяснить настороженно слушавшим заключенным. И каждую неделю проводили еще одну сессию. Изменения, как те, о которых свидетельствовали тесты, так и описанные самими испытуемыми, были впечатляющими. Не прошло и месяца, как закоренелые преступники заговорили о любви, неземном экстазе и участии — понятиях, столь же далеких от тюрьмы Конкорд, как прежде — от Центра исследования личности.