Штурвал тьмы
Шрифт:
— Капитан, сэр, вы не оставляете мне выбора. — Голос Мейсон исполнился тщательно взвешенной, почти грозной убедительности. — Либо вы меняете курс, либо я буду вынуждена объявить о принятия чрезвычайных мер в соответствии с пятой статьей кодекса.
Капитан свирепо уставился на нее:
— Это будет крайне неразумно!
— Меньше всего мне хотелось бы к этому прибегать. Но если вы продолжаете упорствовать, не желая видеть очевидного, выбора не остается.
— Чушь собачья! — взорвался Каттер. Эта непривычная в устах капитана брань вызвала ощутимую эмоциональную волну, прокатившуюся
— Капитан? — позвала Мейсон.
Но Каттер не ответил. Он уставился куда-то в окно, на далекий, расплывчатый горизонт. Губы его беззвучно шевелились.
— Капитан? — повторила Мейсон.
Ответа не последовало.
— Очень хорошо. — Старпом повернулась к собравшейся группе. — Как второй человек в команде «Британии» я требую применения против капитана Каттера пятой статьи Кодекса морских перевозок за нарушение служебного долга. Кто со мной?
Сердце Ле Сёра стучало так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Он обвел взглядом присутствующих и встретил испуганные, колеблющиеся взгляды младших офицеров. Тогда он выступил вперед:
— Я.
Глава 46
Пендергаст все смотрел и смотрел на картину Брака. Маленький вопрос, ноющее сомнение поселилось на задворках его сознания, распространяясь и заполняя все. Медленно, но неуклонно эта мысль обретала четкость.
В картине что-то не так.
Не возникало сомнения в ее подлинности. Это именно то самое полотно, что выставлялось на аукционе «Кристи» пять месяцев назад. Но при этом нечто исподволь резало глаз. Во-первых, раму сменили. Но дело не только в этом…
Спецагент поднялся с места и подошел к картине, пристально вглядываясь в нее. Полотно потеряло дюйм или два с правой стороны и по меньшей мере три дюйма в верхней части.
Детектив стоял неподвижно, внимательно вглядываясь. Он был уверен, что на аукционе картина выставлялась неповрежденной. Это могло означать только одно: Блэкберн сам изуродовал полотно по каким-то причинам.
Дыхание Пендергаста замедлилось; Алоиз обдумывал этот дикий факт: коллекционер уродует картину, которая стоила ему свыше трех миллионов долларов.
Специальный агент снял картину со стены и перевернул обратной стороной. Холст лишь недавно заново закрепили, как и следовало ожидать, в случае если картину обрезали. Сыщик наклонился и понюхал холст, ощутив при этом известковый запах клея, применяемого при закреплении полотна в раме. Запах очень свежий, много свежее, чем следовало бы через пять месяцев после подклейки. Пендергаст надавил на остатки клея ногтем. Еще не полностью затвердел. Манипуляция с картиной произвели всего день или два назад.
Он посмотрел на часы. Оставалось пять минут.
Быстро уложив картину изображением вниз на толстый ковер, вынул из кармана перочинный нож, вставил лезвие между холстом и подрамником и с величайшей осторожностью надавил, обнажая внутреннюю кромку. В глаза бросилась торчащая с краю темная полоска старого шелка.
Подложка оказалась фальшивой; за ней что-то спрятано. Нечто настолько ценное, что Блэкберн, дабы это спрятать, изувечил картину стоимостью три миллиона.
Спецагент быстро исследовал
Между фальшивой подложкой и настоящей оказалось шелковое живописное полотно, завернутое в кусок шелка попроще. Пендергаст подержал его перед собой на расстоянии вытянутой руки, потом положил на ковер и снял покров.
На миг его разум словно отключили. Будто внезапный шквал ветра вымел из сознания пустопорожнюю суету, оставив абсолютную, кристальную ясность. По мере возвращения способности мыслить образ увиденного приобрел ясность и четкость. То была очень древняя тибетская мандала изумительной, необычайной, непостижимой сложности. Безумно фантастически замысловатая, в золоте и серебре. Будоражащая сознание цветовая гамма на фоне черноты космоса. Она сама несла в себе целую галактику с миллиардами звезд, вихрящихся вокруг центра, и этим центром оказалась черная дыра запредельной плотности и силы…
Пендергаст поймал себя на том, что взгляд неумолимо притягивается к центру мандалы. Прикипев к ней глазами, он обнаружил, что не в силах отвести взгляд. Детектив сделал небольшое усилие, потом побольше, дивясь властной силе образа, удерживающего в рабстве и ум. Это случилось так неожиданно, что он не успел подготовиться. Темная область в центре мандалы пульсировала словно живая, шевелилась самым отвратительным образом, отверзаясь, точно какое-то грязное жерло. Он чувствовал, что такое же отверстие открылось в центре его лба и все воспоминания, опыт, мнения и суждения, которые составляли его неповторимую личность, скручиваются, видоизменяясь. Что сама душа вытягивается из тела и всасывается этой мандалой; при этом он становится ею, а она — им. Будто преображается в метафизическое тело просветленного Будды… Только это был не Будда.
Вот в чем состоял абсолютнейший, неумолимый ужас происходящего.
Некая иная вселенная, анти-Будда, физическое проявление чистейшего зла было здесь, с ним, в этой картине. В этой комнате.
И в его уме…
Глава 47
Голос Ле Сёра на капитанском мостике смолк. В наступившей тишине отчетливо стали слышны завывание ветра и стук дождя в стекло, попискивание электронных приборов и звуковые сигналы курсопрокладчика и радара, проходящих свой рабочий цикл.
Все молчали. Ле Сёра вдруг охватила паника. Он выскочил вперед на повороте, вместе с Мейсон принял вызов, пошел на конфликт. Вероятно, он только что подписал своей карьере смертный приговор.
Наконец от группы отделился вахтенный офицер старой закалки. С опущенными глазами и сцепленными на груди руками он являл собой воплощенный образ мужества. Морской волк, прочищая горло, кашлянул.
— Первая ответственность капитана — жизнь людей на борту, экипажа и пассажиров.
Каттер посмотрел на него в упор, грудь его вздымалась и опадала.