Штурвал тьмы

Престон Дуглас

На всем свете остались только она и Пендергаст, а посередине между ними — распутываемый узел.

Прошло неопределенное время — это могла быть одна секунда или тысяча лет, — и по его истечении серый шнур лег на подушке в виде мягкой шелковой груды, развязанный, напоминающий свободную спираль. И в середине ее обнаружился маленький сморщенный кусочек шелка, на котором была написана тайная молитва, вплетенная в узел древним монахом.

Констанс внимательно прочла ее про себя. Затем начала медленно читать нараспев, по-тибетски, снова и снова…

Читая, она направляла сознание к ближнему свободному концу веревки. Одновременно

же осознавала свечение от существа, сидящего напротив, и это свечение подобным же образом тянулось к развязанному шнуру.

Констанс все читала и читала нараспев, и негромкие, успокаивающие звуки распутывали ее эго, осторожно разрезая все связи с физическим миром. Она мысленно коснулась шнура и двинулась по нему, притягиваемая к существу на другом конце, а тот человек, в свою очередь, притягивался к ней. Возник поток сродни потоку электрической энергии. Грин двигалась вдоль витых спиралью волокон, едва дыша, а ее сердце при этом билось в темпе похоронного оркестра. Все ближе, ближе… И вот наконец мысль слилась с мыслью того, другого, и завершающий этап был достигнут.

…Внезапно Констанс оказалась в некоем месте, одновременно и чуждом, и знакомом. Она стояла на вымощенной булыжником улице между изящными газовыми фонарями, уставившись на темный особняк с закрытыми ставнями. Воображаемая картина отличалась необычайной яркостью; созданная одной только силой мысли, но более реальная и цельная, чем любой сон, который ей приходилось видеть. Констанс даже осязала кожей холодный и липкий ночной туман, слышала писк и шуршание насекомых, обоняла угольный дым и сажу. Сквозь кованую чугунную решетку смотрела снизу вверх на особняк; взгляд скользил по крыше с мансардой, эркерам, пешеходным дорожкам подокнами.

После минутного колебания Грин шагнула в ворота, в темный влажный сад, наполненный запахами увядших цветов и земли. Прошла по дорожке, взошла на порог. Впереди виднелись приоткрытые двойные двери, и через них она шагнула в холл, а затем — в величественный вестибюль. С потолка свисала хрустальная люстра, темная и угрожающая слегка позвякивая, как будто волнуемая ветром, несмотря на спертый воздух в доме. Одна массивная дверь вела в обширную библиотеку с высоким потолком, пустующими креслами и диванами и темным, холодным камином, через другую можно было попасть в нечто вроде трапезной. Возможно, то был выставочный зал, безмолвный, настороженный.

Стуча каблуками по мраморному полу, она пересекла вестибюль и по широкой лестнице поднялась на второй этаж. Стены здесь украшали гобелены и какие-то таинственные живописные полотна, простираясь в темную глубину дома до самых дубовых дверей, почерневших от времени.

Констанс двинулась вперед, поглядывая на левую стену. Впереди, примерно на середине длинного коридора, одна дверь оказалась открыта, или, скорее, выломана — дверная рама перекошена, а пол вокруг усеян деревянными щепками и обрывками электропроводки. Зияющий черный проем источал погребной дух плесени, мертвечины и отвратительных, скользких сороконожек.

Содрогнувшись, Констанс быстро прошла мимо. Ее притягивала к себе дверь впереди. До нее оставалось совсем немного.

Девушка

взялась за дверную ручку и повернула. С негромким скрипом дверь отворилась внутрь, и гостеприимное тепло окутало Грин, словно с холодной улицы она вошла в уютное жилье.

Перед ней стоял Алоиз Пендергаст, одетый в черное, как обычно, со скрещенными на груди руками, улыбающийся.

— Добро пожаловать.

Комната была большой и красивой, с деревянной панельной обшивкой. В мраморном камине горел огонь, а на каминной полке, рядом со старинным сифоном для газирования напитков и хрустальными стаканами для вина, гулко шли старинные часы. Со стены на письменный стол, заваленный бумагами и книгами в кожаных переплетах, взирала стеклянными глазами голова оленя. Дубовый паркетный пол устилало ковровое покрытие, поверх которого бросили дорогие персидские ковры. Тут и там стояло несколько удобных кресел, на некоторых лежали раскрытые книги.

— Войди и обогрейся у камина, — гостеприимно предложил хозяин, указывая на очаг.

Констанс подошла ближе к огню, не отводя глаз от Пендергаста. Было в нем что-то новое, необычное. Даже странное. Несмотря на полнейшую реальность комнаты и дома, очертания его фигуры казались нечеткими, расплывчатыми, чуть прозрачными, как если бы он не полностью был здесь.

Дверь затворилась с глухим стуком.

Хозяин протянул ей руку, Грин ответила тем же. Он сжал ее, неожиданно очень сильно, и девушка попыталась высвободиться, но Алоиз тянул к себе. Его голова будто задрожала, заколыхалась, раскололась, и изнутри показалось свечение. А затем его лицо слетело, как шелуха, распалось на горящие нити, обнажая образ, который Констанс узнала, — не поддающееся описанию лицо демона Калазиги.

Грин смотрела во все глаза, чувствуя тепло, притягиваясь к нему со смешанным чувством страха и вожделения. Казалось, оно наполняло ее огнем: несказанным, всепоглощающим, торжествующим огнем, который она некогда чувствовала в своей безумной погоне за Диогеном Пендергастом. В этом огне звенела чистота, которая наполняла ее благоговением.

— Я есть воля. — Голос демона был не звуком, а мыслью. — Я — чистая мысль, из которой выжжен всякий след человеческого чувства. Я свобода. Идем со мной.

Очарованная и одновременно испуганная, Констанс опять попыталась высвободить руку, но хватка оказалась крепкой. Лицо, ужасное и в то же время красивое, приближалось. Оно ненастоящее, говорила себе Констанс, это всего лишь продукт ее ума, образ с одной из тханок, что она созерцала часами, воссозданный сейчас усиленной медитацией.

Демон Калазига повлек ее к огню.

— Идем. В огонь. Сожги мертвую шелуху моральных ограничений. Ты возродишься подобно бабочке из кокона, свободная и красивая.

Она сделала в сторону огня шаг, помедлила в нерешительности, сделала второй, почти паря над ковром к теплу.

— Да, — согласился Пендергаст. — Это хорошо. Это правильно. Иди в огонь.

Когда Грин приблизилась к языкам пламени, тяжелая вина и горечь от убийства, которые до тех пор лежали на ее плечах, растаяли, улетучились, сменившись приятным возбуждением — тем самым опьянением и темной радостью, которые Констанс испытала, когда увидела, как брат Пендергаста Диоген падает с обрыва гигантской расщелины Сциара-дель-Фуоко прямо в раскаленную лаву. Испытанный в тот момент исступленный восторг предлагался теперь навсегда.