Шум времени

Мандельштам Осип Эмильевич

Старый Крым

Холодная весна. Голодный Старый Крым, Как был при Врангеле — такой же виноватый. Овчарки на дворе, на рубищах заплаты, Такой же серенький, кусающийся дым. Все так же хороша рассеянная даль — Деревья, почками набухшие на малость, Стоят, как пришлые, и возбуждает жалость Вчерашней глупостью украшенный миндаль. Природа своего не узнает лица, И тени страшные Украины, Кубани… Как в туфлях войлочных голодные крестьяне Калитку стерегут, не трогая кольца… Май 1933

* * *

Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, И слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются глазища I И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, дарит за указом указ — Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что

ни казнь у него — то малина И широкая грудь осетина. Ноябрь 1933

Воронежские стихи

Чернозем

Переуважена, перечерна, вся в холе, Вся в холках маленьких, вся воздух и призор, Вся рассыпаючись, вся образуя хор, — Комочки влажные моей земли и воли… В дни ранней пахоты черна до синевы, И безоружная в ней зиждется работа — Тысячехолмие распаханной молвы: Знать, безокружное в окружности есть что-то. И все-таки, земля — проруха и обух. Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай: Гниющей флейтою настраживает слух, Кларнетом утренним зазябливает ухо… Как на лемех приятен жирный пласт, Как степь лежит в апрельском провороте! Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст. Черноречивое молчание в работе. Апрель 1935

* * *

Я должен жить, хотя я дважды умер, А город от воды ополоумел: Как он хорош, как весел, как скуласт, Как на лемех приятен жирный пласт, Как степь лежит в апрельском провороте, А небо, небо — твой Буонаротти… Апрель 1935

* * *

Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чортова — Как се ни вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного, Нрава он не был лилейного, А потому эта улица Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама… Апрель 1935

* * *

Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь, — Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож… Апрель 1935

* * *

Я живу на важных огородах. Ванька-ключник мог бы здесь гулять. Ветер служит даром на заводах, И далеко убегает гать. Чернопахотная ночь степных закраин В мелкобисерных иззябла огоньках. За стеной обиженный хозяин Ходит-бродит в русских сапогах. И богато искривилась половица — Этой палубы гробовая доска. У чужих людей мне плохо спится И своя-то жизнь мне не близка. Апрель 1935

* * *

Наушнички, наушники мои! Попомню я воронежские ночки: Недопитого голоса Аи И в полночь с Красной площади гудочки… Ну как метро? Молчи, в себе таи, Не спрашивай, как набухают почки, И вы, часов кремлевские бои, — Язык пространства, сжатого до точки… Апрель 1935

* * *

От сырой простыни говорящая — Знать, нашелся на рыб звукопас — Надвигалась картина звучащая На меня, и на всех, и на вас… Начихав на кривые убыточки, С папироской смертельной в зубах, Офицеры последнейшей выточки — На равнины зияющий пах… Было слышно жужжание низкое Самолетов, сгоревших дотла, Лошадиная бритва английская Адмиральские щеки скребла. Измеряй меня, край, перекраивай — Чуден жар прикрепленной земли! — Захлебнулась винтовка Чапаева: Помоги, развяжи, раздели!.. (Апрель) — июнь 1935

Из писем отцу 1929–1936 гг

[Февраль — март 1929 года]

Дорогой папочка [18] !

За это время случилось столько событий, что не знаешь, о чем писать. Во-первых, я страшно по тебе тоскую и при первой возможности вырвусь в Петербург. Впрочем, как увидишь дальше, возможно, что мы тебя пригласим пожить в Киеве… История Надиной [19] операции тебе, наверно, известна от Лившица [20] . Похоже, что здесь, в Киеве, положен конец застарелой медицинской ошибке. Как только мы приехали, даже еще в дороге начались обычные боли и температура Я обратился к женщине-хирургу проф[ессору] Гедройц [21] . Это моя старая знакомая, случайно оказавшаяся в Киеве царскоселка, член «цеха поэтов», в давние времена придворный хирург. Когда-то оперировала Вырубову [22] . Теперь ей простили прошлое и сделали здесь профессором. Около месяца она продержала Надю в постели, подготовляя к операции. Сразу сказала: аппендицит, но была уверена, что есть и туберкулез, до того была уверена, что перед самой операцией предупредила меня: если очень далеко зашло, то отростка удалять не будем, а вскроем и зашьем. Не стоит повторять, что тебе уже известно. Скажу только, что Надя проявила такую редкую силу воли, такое спокойствие и самообладание, что красота была смотреть. Все в клинике ее полюбили. Редкая больная. Они только таких уважают. Сначала все шло хорошо. Потом, на 7-й день, вдруг сильным жар. Перепугались осложнений, но через три-четыре дня прошло. Видно, заразили гриппом. Девять дней назад Надя вернулась домой, проведя 17 дней в клинике. Всего, вместе с домашним лежанием, она пролежала 6 недель. Мне приходилось очень круто. Денег почти не было. Родители Нади [23] люди совсем беспомощные и нищие. В квартире у них холод, запущенность, связей никаких. Мать очень плохая хозяйка. Каждая чашка бульона, какую я таскал в больницу, давалась мне с бою. У меня был постоянный пропуск в клинику, и так как я получил отдельную палату, то проводил там целые дни и даже ночевал, заменяя сестру и санитара. Самое трудное было подготовить Надино возвращение домой, вытопить печи, согреть комнаты, раздобыть на хозяйство, на прислугу. В сильнейший мороз я привез Надю. Она была такая слабенькая, еле ходила, но теперь ее не узнать. Силы прибывают. Жизненный подъем. Здоровый аппетит. Только шов еще побаливает. Мы с ней гуляем, немного, пешком, конечно. У нас довольно уютно. Обеспечены вперед недели на три, т. е. на весь период выздоровления, температура нормальная. В Киеве до самой операции мы работали над М[айн] Ридом, и за минуту до отъезда в клинику Надя сложила и упаковала сама рукопись. Лежа в постели, она помогала мне: составляла примечания, рылась в научных книгах, переводила. Вот это помощница! Настоящий человек!

18

Отец поэта Эмилий Вениаминович Мандельштам (1856–1939) родился в местечке Жагоры Двинской губернии, в патриархальной еврейской семье. В детстве он тайком от ортодоксально-религиозного отца изучает языки, читает книги. Из-за отсутствия средств не закончив высшего иудейского духовного училища в Берлине, занялся ремеслом. В 1891 году он получает диплом мастера перчаточного дела и сортировщика кож. Стремясь дать сыновьям

хорошее образование, он через несколько лет переезжает в Петербург (звание купца первой гильдии дало ему, еврею, право на жительство в этом городе). Под старость, уже не будучи в состоянии работать, Эмилий Вениаминович поселился в семье своего младшего сына Евгения, где и жил до конца дней.

Отношения старшего сына Осипа с отцом были неровные. В своих неопубликованных воспоминаниях Евгений Мандельштам пишет: «…очень важно для характеристики Осипа сказать, что с юности в нем совершился постепенно полный пересмотр его отношений к отцу. Взамен отчужденности и полного отсутствия интереса к духовному миру отца пришло глубокое, возраставшее с годами желание большей близости. Отец в последние годы жизни писал нечто вроде философского трактата. Писал крайне неразборчиво, по-немецки. Осип проявлял большой интерес к этой работе и взял ее себе для расшифровки и обсуждения с отцом. К сожалению, после ареста брата эта рукопись исчезла».

Евгений Эмильевич Мандельштам (1896–1979) — младший брат поэта, врач по образованию. В 20-е годы работал в Ленинградском отделении Московского общества драматических писателей и композиторов (МОДПИКе), позже реорганизованном во Всероссийское общество (ВСЕРОСКОМДРАМ). Трижды его сажали в тюрьму и трижды выпускали ввиду необоснованности обвинений. В 30-е годы, почувствовав осложнившуюся атмосферу, порывает с литературной средой и уходит на работу врача-гигиениста. Всю войну он провел на фронте врачом-эпидемиологом. Демобилизовавшись, начинает работать в области научно-популярной кинематографии, сначала редактором студии, затем сценаристом.

19

Надя — Надежда Яковлевна Мандельштам, урожденная Хазина (1899–1980), жена поэта: художница, филолог и мемуаристка.

20

Лившиц Б. К. (1876–1939) — поэт и переводчик, в 20-х годах был дружен с Мандельштамом, был шафером на его свадьбе в Киеве. (См. прим. 7).

21

Гедройц В. И. (1870–1931) — поэтесса, участник Первого Цеха поэтов, печаталась под псевдонимом Сергей Гедройц.

22

Вырубова (урожденная Танеева) А. А. (1884–1918) — фрейлина императрицы Александры Федоровны, доверенный друг царской семьи.

23

Отец Н. Я. Мандельштам — Яков Аркадьевич Хазин (умер в феврале 1930 года), киевский адвокат; ее мать — Вера Яковлевна (умерла в 1939 году), домохозяйка.

Зиф, как тогда летом в Ялте, не хотел выслать денег [24] . Но мерзавцы все же выслали. Это оказался последний гонорар. Договор, ты знаешь, расторгнут. Вернее, Ионов объявил его расторгнутым, попроси Лившица показать тебе копию письма, которое я отправил этому самодуру. Ты поймешь, что я затеял серьезную борьбу. Дело не в М[айн] Риде, которого мы, должно быть, бросим, но я — обвинитель. Я требую реорганизации всего дела и достойного применения своих знаний и способностей Возможно, мы с Лившицем начнем судебный процесс, или же дело решится в общественном и профессиональном порядке. Скажу только, что я глубоко спокоен, уверен в себе как никогда. Мне обеспечена поддержка лучшей части советской литературы. Я это знаю. Я первый поднимаю вопрос о безобразиях в переводном деле — вопрос громадной общественной важности — и, поверь, я хорошо вооружен [25] .

24

Речь идет о конфликте О. Э. Мандельштама и Б. К. Лившица с издательством «Земля и фабрики», которым в 1928–1929 годах заведовал И. Ионов. Конфликт возник после незаконного расторжения Ионовым договоров с Лившицем и Мандельштамом на переводы из Майн Рида. (См. письмо О. Э. Мандельштама М. А. Зенкевичу — Государственный литературный музей, ф. 247. oп. 6146/I).

25

7 апреля 1929 года в «Известиях» появилась статья Мандельштама «Потоки халтуры», посвященная серьезным недостаткам в организации и практике художественного перевода и открывшая широкую дискуссию о переводческом деле в стране (см., например, «Литературную газету», 29 апреля 1929 года. стр. 3). Усилиями Д. И. Заславского, извратившего возникший в результате издательской оплошности и полностью исчерпанный к этому времени конфликт 1928 года между Мандельштамом и переводчиками «Тиля Уленшпигеля» А. Г. Горнфельдом и Д. Н. Карякиным, эта дискуссия переросла в травлю самого Мандельштама. См. также статьи Мандельштама «Жак родился и умер» («Красная газета», вечерний выпуск, 3 июля 1926 года; с сокращениями перепечатано в «Журналисте», 1927, № 6, стр. 30–31) и «О переводах» («На литературном посту», 1929, № 12, стр. 42–45).

Но, милый папочка, все это уже потеряло для меня насущную остроту. Выяснилось, что можно бросить эту каторгу и перейти на живой человеческий труд. Сам не верю — но это так. Я приехал в Киев — чужой город. Маленькая русская газетка и больше ничего [26] . Ради 5 червонцев пришлось устроить вечер [27] , и представь: есть друзья, есть какие-то корни, зацепки, есть преданные люди. Проживающий здесь писатель Бабель свел меня с громадной украинской кинофабрикой Вуфку [28] . Он умолял меня бросить переводы и не глушить больше мысли и живой работы. Пользуясь интересом, который вызвал мой труд, и теплыми заметками в местных газетах, Бабель, очень влиятельный в Кино человек, вызвался определить меня туда редактором-консультантом. Сегодня от него пришла записка: директор фабрики дал принципиальное согласие. Он уехал на 2 дня в Харьков. Вернется и оформит. Это будет очень легкая и чистая работа: выезжать на 2–3 часа ежедневно на фабрику, на Шулявку, в загородном трамвае и что-то писать (кажется, отзывы о сценариях) в своем кабинете. Жалования рублей 300. Мы с Надей боимся верить такому счастью. Конечно, останемся в Киеве. Здесь чудесная весна и лето. В мае переедем на дачу, поближе к кинофабрике, может, в Святошино [29] . Съездим в отпуск на лиманы, куда зовут на баснословную дешевку новые знакомые. Кроме того, по моей мысли киевские литературные организации затеяли единственный на Украине русский журнал [30] . Его должна разрешить центральная власть в Харькове. Не желая прослыть дельцом, я только издали направляю это дело; сегодня составил для них докладную записку, которую сам не подпишу. Киевский партийный центр поддерживает. На меня очень рассчитывают как на литерат[урного] редактора: намечают рублей 200 в месяц. Вот, папочка, какие дела. Как видишь, я не боюсь житейских невзгод. А в Москву все-таки по делу Зифа съезжу на несколько дней: подать в суд, в Р. К. И. [31] и поднять газетную кампанию.

26

Очевидно, имеется в виду газета «Киевский пролетарий», где Мандельштам напечатал 25 января 1929 года статью «Веер герцогини». На русском языке выходила также газета «Вечерний Киев».

27

Вечер О. Мандельштама в Киеве состоялся 22 января 1929 года в Доме врача; были прочитаны стихотворения («Век», «1 января 1924 года») и отрывки из повести «Египетская марка». (См. отчеты о вечере в газетах «Пролетарская правда», 25 января 1929 года, и «Вечерний Киев», 29 января 1929 года.)

28

Всеукраинское фотокиноуправление (ВУФКУ) существовало в Киеве с 1926 года. В издаваемом ВУФКУ журнале «Kino» на украинском языке была напечатана (1929, № 6) рецензия Мандельштама на фильм «Кукла с миллионами». (См «Памир», 1986, № 10, стр. 166–170, публикация С. В. Василенко, Б. С. Мягкова и Ю. Л. Фрейдина.)

29

Святошино — дачное место под Киевом (ныне в черте города).

30

Неточность: с 1927 года в Харькове на русском языке выходил журнал «Красное слово».

31

РКИ — Рабоче-крестьянская инспекция.

[Апрель 1931 года]

Дорогой папочка! Отвечаю тебе сразу на все твои письма — и мне и Шуре [32] — с таким чувством, будто они пришли только сегодня утром. Я только что все их снова внимательно перечел, и теперь, чтобы поговорить с тобой, я отодвигаю всю гору суеты, ложного беспокойства, все грубые хлопоты, на которые мы обречены. Ты говоришь об отвратительном себялюбии и эгоизме своих сыновей. Это правда, но мы не лучше всего нашего поколения. Ты моложе нас: пишешь стихи о пятилетке, а я не умею. Для меня большая отрада, что хоть для отца моего такие слова, как коллектив, революция и пр., не пустые звуки. Ты умеешь вычитывать человеческий смысл в своей Вечерней Газете, а я и мои сверстники едва улавливаем его в лучших книгах мировой литературы.

32

Шура — средний брат поэта Александр Эмильевич Мандельштам (1892–1942), библиограф и издательский работник.