Шумерский лугаль
Шрифт:
Я на всякий случай прислонил саблю в ножнах к стене у изголовья, а кинжал засунул под спасательный жилет. Судя по отсутствию крепких дверей и заверению купца Арадму, преступность в городе практически нулевая. Местные, которых в городе тысяч пять, знают друг друга и на что способен каждый, а за пришлыми особый пригляд. С преступниками расправляются быстро и беспощадно — отсекают какую-нибудь часть тела, чаще голову. Обычно первое преступление становится последним деянием в жизни. У низкого уровня цивилизации есть свои высокие преимущества.
Привыкнув охранять по ночам, долго не мог заснуть. Под дружное многоголосое пение комаров ворочался с бока на бок, думаю, чем заняться? Я уже смирился с новым витком перемещений. Двадцать первый век теперь казался навязчивой фантазией, которая с каждым новым перемещением становилась все бледнее. О предыдущей эпохе, в которой был богат и влиятелен, грустил больше. Надо было выбрать, где и как дальше коротать вечность. Остаться здесь или податься на Средиземное море, более знакомое? Вроде
12
Утром кривые улицы города Ура полны прохожими. Все куда-то спешат, что не мешает им остановиться и попялиться на странного чужеземца. Даже если бы был одет так, как они, меня трудно было бы не заметить, потому что выше самых высоких аборигенов. Меня не покидает ощущение, что попал в начальную школу учителем. Обратил внимание, что горожане делятся на три группы: светловолосые и более светлокожие халафы, коренные обитатели этих мест; обладатели темных прямых волос на как бы приплюснутых головах, смуглые шумеры, пришедшие сюда непонятно откуда; более темнокожие и курчавые брюнеты с вытянутыми головами, которые тоже называют себя «черноголовыми», но на своем языке, картавом, напомнившем мне идиш, что вместе с тем, что они кочевники и пришли сюда с запада, наводит на мысль, что это какие-то семитские племена. Первые в основном крестьяне, ремесленники и мелкие торговцы. Вторые — военные, чиновники, священники, землевладельцы, судовладельцы, купцы. Третьи — пастухи, охотники, батраки, разнорабочие, рабы — самый низ социальной лестницы, и трудно поверить, что в будущем они станут финансовой элитой всего мира. Впрочем, менее удачливые и работящие из них станут арабами, дружно ненавидящими свою дальнюю родню. Внутринациональная конкуренция — самая жестокая. Попадались и люди других национальностей, определить которые я не смог, но в малом количестве, и это были или рабы, или купцы, или пращники и лучники. Шумеры сражаются копьями и кинжалами, а из метательного оружия предпочитают дротики, метая их с колесниц, точнее, коротких четырехколесных повозок с тремя высокими бортами, передним и боковыми, запряженных тремя-четырьмя дикими лошадями, на которых я охотился в окрестностях Лухтаты, или ослами. Одевались все по-разному, в зависимости от национальности и богатства. Бедные мужчины обходились набедренной повязкой из шерсти, выбеленной у самых нищих, и выкрашенной в другой цвет, в большинстве случаев это оттенок красного, у более состоятельных, и длиннее, чем модно в Лухтате. Бедные женщины носили приталенные, обтягивающие грудь рубахи с короткими рукавами из шерсти. Мужчины побогаче одевались в льняные рубахи без рукава или с очень коротким и могли в придачу обернуться набедренником. Богатые женщины обязательно поверх рубахи носили набедренную повязку, часто сшитую из двух и более разноцветных кусков, подвернутых сверху, что служило заодно и поясом. Голову многие повязывали ярким платком, причем как замужние, так и девочки. Жрецы и руководители храмовых мастерских ходили исключительно в льняных рубахах с рукавами порой более длинными, чем у женщин, а на выбритой налысо голове носили фетровые шапочки разных цветов, в зависимости от ранга, наверное. Пращники и лучники кожаной жилетки не имели. Вместо нее надевали две кожаные перевязи, перекрещенные на груди и скрепленные бронзовой, костяной или деревянной пластиной. На одной перевязи слева висел кинжал в ножнах, а на второй справа и чуть за спину — сагайдак или праща и мешочек с камнями. У одного пращника видел черный войлочный плащ, свернутый и закрепленный за спиной, как у амореев. Может быть, тоже аморей. Подолы рубах и набедренников часто были зубчатыми, из треугольников или прямоугольников, или с бахромой. Поражало обилие украшений, особенно у богатых. Обручи на голове, бусы, колье, ожерелья на шее, браслеты на руках и ногах, кольца и перстни на пальцах, иногда на всех сразу, причем из разных металлов и слишком разной стоимости, застежки на одежде и ремнях, заколки в волосах, богато украшенные ножны кинжалов. На одной богатой матроне, вышагивающей между четырьмя рабами, которые держали над ней тент на шестах, защищая от солнца, было столько всяких дорогих предметов, сколько не набрать во всем Лухтате. Многие женщины используют косметику: губы подкрашены чем-то красным, глаза и веки подведены почему-то зеленым цветом, а волосы у старых иссиня-черные, как у молодых, что вызывает подозрение, потому что у мужчин такого возраста уже полностью седые.
Улица привела меня к
Когда я обошел вокруг зиккурата, поразившись его высотой — как минимум шестиэтажный дом, и остановился перед храмом, раздумывая, стоит ли совать туда нос и удовлетворять нездоровое любопытство, ко мне подошел мужчина, судя по одежде, жрец. Было ему под пятьдесят. Выбритая голова казалась белой из-за подросшей седой щетины. Брови не совсем седые, в них проглядывали темно-русые волосины. Видимо, имеет халафские корни. Рубаха на нем новая, ярко-синяя, на голове белая фетровая шапочка, а на ногах кожаные сандалии без задников. Большие пальцы рук он засунул за тряпичный красный пояс, завязанный спереди на замысловатый узел, напоминающий модный в предыдущую мою эпоху галстучный узел аскот.
— Разреши помочь тебе, ответить на твои вопросы, чужеземец? — медленно и четко произнося слова, что говорило о навыках общения с носителями других языков, предложил он на шумерском.
— Да, — коротко ответил я и представился, задрав, как до предела свой социальный статус, чтобы не расходился с тем, что сказал купцам: — Шура, младший сын энси Гипербореи.
— Меня зовут Убартут. Я — уммия (отец) этой эдубы (дома табличек), — показал он на двухэтажное здание, расположенное слева от зиккурата.
Так понимаю, это директор единственной городской школы. Арадму учился в ней. Как догадываюсь, проявил способности в счете, но имел большие проблемы с письмом и чтением, поэтому, вопреки надеждам родителей, в чиновники не прошел, подался в купцы.
— Я готов ответить на твои вопросы, рассказать о нашем городе, а потом послушать рассказ о твоей стране, — повторил Убартут свое предложение.
— С радостью воспользуюсь твоей помощью, — помогая себе жестами, сказал я. — В первую очередь я хотел бы узнать, как устроено управление царством Урим, городом Уром и этим храмом?
— Начну отвечать на твой вопрос с конца, от простого к сложному — назидательно, как новенькому ученику, произнес уммия. — Разговор будет долгим, так что давай зайдем в эдубу, спрячемся от солнца.
— Мы не помешаем ученикам? — напомнил я.
— Эдуба пуста. Все ученики отпущены по домам до конца сбора урожая, приедут послезавтра, — проинформировал он.
Неужели и у них действует славная советская традиция отправлять школьников и студентов на уборку урожая?!
Словно угадав мой немой вопрос, Убартут разъяснил:
— Большая часть наших учеников — дети крупных землевладельцев. Они должны научиться у родителей управлять хозяйством, поэтому на время всех важных сельскохозяйственных работ мы отпускаем их. Боги привередливы, могут в любой момент лишить родительской поддержки, и тогда юношам придется самим вести дела.
Школа представляла собой несколько небольших помещений с кожаными занавесками, закрывающими вход. Мы вошли в первое. Это была прямоугольная комната метров пять длиной и четыре шириной. В ней было несколько облицованных кирпичом узких и низких платформ — мест для сидения, рассчитанных на одного, двух или трех учеников, судя по количеству кусков овчины, лежавших сверху. Никакой закономерности в расположении платформ и количестве мест на них я не заметил, как будто делал пьяный строитель по своему усмотрению. Скорее всего, это было не так, но высокий смысл пока не доходил до меня, тупого. Отдельно располагалась более высокая и широкая платформа, на которой была целая овчина, сложенная вдвое, видимо, место преподавателя. Привычная для меня школьная доска отсутствовала. Зато была ниша с деревянными полками, на которых лежали стопками глиняные таблички и несколько тростниковых палочек, а рядом стоял пучок розог — главное средство для запоминания и усвоения знаний. Свет давала масляная глиняная лампа, заправленная, судя по вони, рыбьим жиром.
Уммия занял место преподавателя, а мне указал на расположенное напротив одинарное. Наверное, место любимого ученика. Или стукача, если это не одно и то же. Оно было низковато для меня, колени задирались вверх.
— Когда-то я сидел на твоем месте и изготавливал первую тростниковую палочку с прямоугольным срезом. Годы учебы пронеслись быстро. Как лучшему ученику, мне предложили остаться в эдубе. Сперва был ответственным за рисование, потом за шумерский язык, за счет, инспектором, следящим за дисциплиной, большим братом и через двадцать восемь лет стал уммией, — начал Убартут и продолжил иронично: — Мои менее способные одноклассники заняли должности во дворце и храме, и теперь я иногда вынужден просить у них помощи!