Шумерский лугаль
Шрифт:
Они проинструктированы мной, проведут крестьянина так, чтобы увидел, какое маленькое у меня войско, и вселил во врага уверенность в легкой победе. Обман порождает войну, война порождает обман, а люди — всего лишь запятая в этом высказывании.
Остальных крестьян с шанцевым инструментом повели чистить каналы и ремонтировать водохранилища. Скоро начнутся зимние дожди. Они обычно коротки, скупы на влагу, но ее хватает на полив первого урожая, когда солнце припекает не так сильно, как летом.
Добычу пересчитали. Баранов и домашнюю птицу оставили на прокорм отряда, а остальное поделили по паям. Я отобрал себе лучших рабов и ослов, взяв меньше причитающейся мне трети. Пусть солдаты думают, что в первую очередь пекусь о них. Рабов и скот на следующее утро погнали в расположенный неподалеку Гирсу — второй по величине город в государстве Лагаш. Если у нас что-то пойдет не так, будем там прятаться от врага.
33
Передовой
Командир моих лучников, которого на шумерский манер называли Тиемахта, обратился к ним с речью. Я не понимаю пока эламитский язык, перевести его речь не смогу, но Тиемахта должен был сделать вражеским лучникам предложение, от которого им будет трудно отказаться: или они переходят на нашу сторону и после победы получают свою долю от добычи, или мы забираем всё, что сочтем ценным, и после заставляем отработать на расчистке каналов, а потом отпускаем на все четыре стороны. Когда воина-эламита хотят оскорбить, его обзывают пахарем и чистильщиком каналов. Как следствие, побывавшего на полевых работах, не зависимо, по своей воле или чужой, в военные отряды не берут. Хороший воин в плен не попадает.
Вражеские лучники задали несколько вопросов, получили на них ответы, после чего Тиемахта доложил мне на довольно интересном шумерском языке, что они согласны присоединиться к моему отряду.
— Ты предупредил, что вы отвечаете за них головой? — спросил я.
— Они это и так знают, — ответил Тиемахта.
Эламиты — это местные швейцарцы времен Позднего Средневековья, воины-наемники, готовые служить любому, кто заплатит. Места у них, за исключением двух широких речных долин, малопригодны для жизни, семьи многодетны, потому что о контрацепции не имеют понятия, а времени свободного много, еды на всех постоянно не хватает, вот и вынуждены заниматься тяжким промыслом. Это заставило их, как и швейцарцев, выработать определенный кодекс чести, иначе бы их перестали нанимать. Как в этот кодекс вписывался переход на нашу сторону — не знаю. Может быть, им не заплатили вовремя, может быть, переход до сражения не считается нарушением договора, может быть, «условно убитым» разрешено всё. В любом случае я относился к ним с недоверием. Если сбегут с поля боя, горевать не стану. Плюсом было уже то, что у врага стало на три десятка лучников меньше.
— Спроси у них, где сейчас основные силы и сколько их, каков состав? — приказал я Тиемахте.
Он перетер эти вопросы с командиром вражеского отряда, после чего доложил мне:
— Идут двумя отрядами. Впереди колесницы, много (считать оба не умели), которыми командует лугаль Пабигалтука, и отряд пращников под командованием Билалы, а остальных лучников-эламитов оставили в Умме. Копьеносцы, которых очень-очень много, отстают на полдня. Командуют ими Лупада и сам энси Уш. Первый отряд будет здесь к вечеру, второй — завтра к полудню.
— Что ж, будем решать проблемы по мере их подхода, — решил я и приказал своим копейщикам, которые рытье канавок не считают позорным занятием: — Начинайте, где я показывал.
Работы у них не много. Надо вырыть три неглубокие канавки параллельно дороге. Канавки нужны не для воды, а чтобы колесницы не смогли удрать. Вряд ли они успеют развернуться, но я должен быть уверен, что после этого боя у врага их останется всего две-три штуки, которые следуют со вторым отрядом. Я решил не мудрствовать лукаво, устроить и вторую засаду на этом же месте — примерно в четверти данна (менее трех километров) от Гуэдинна, где нас не ждут. У шумеров территория плоская, холмов, оврагов и прочих мест для засад мало, поэтому, как мне рассказывали, почти не используют этот самый эффективный способ ведения войны, даже считают его зазорным. У них принято заранее договариваться о месте битвы, неспешно выстраиваться, иногда начинать с поединка двух сильнейших воинов, чтобы узнать волю богов. Окружающие их семиты, амореи, эламиты, гутии считают это придурью, нападают, когда хотят и где хотят, все чаще в последнее время побеждая
34
Я лежу на склоне чащи обмелевшего водохранилища. Светло-коричневая земля местами покрыта белесым налетом соли, выпарившейся из воды, которой осталось мало, едва по колено во впадинах. Там же собралась и рыба. Мои солдаты-шумеры ловят ее руками и запекают на кострах. Эламиты считают, что самая лучшая рыба — это кусок баранины или говядины. Впрочем, сейчас не до еды. По дороге вдоль водохранилища едут вражеские колесницы, два десятка, и шагают пращники, около полусотни. Возглавляет отряд лугаль Пабигалтука, который едет первым на покрытой позолоченными бляхами и полосами четырехколесной повозке, запряженной четырьмя дикими лошадьми редкой для них буланой масти, ценящимися поэтому выше гнедых, несмотря на то, что обычно слабее здоровьем и капризнее. На лугале кожаный доспех с нашитыми сверху, позолоченными, бронзовыми бляхами, но шлем водружён на один из штырей, торчащий из передней стенки кузова, на который обычно наматывают вожжи во время стоянки. Правит лошадьми юноша лет тринадцати в таком же доспехе и в надетом на голову позолоченном шлеме. По словам переметнувшихся лучников-эламитов, это старший сын Пабигалтука. Скорее всего, первый бой будет для юноши и последним.
Я пропускаю первую колесницу вперед метров на десять, после чего командую сигнальщику с тростниковой дудочкой:
— К бою!
Дудочка издает громкий и пронзительный, довольно мерзкий звук. Услышав его, у меня сразу появляется желание грохнуть дудочника или кого-нибудь другого. Что и делаю, встав в полный рост с луком в руке. Первая моя стрела впивается в спину Пабигалтука чуть ниже правой ключицы, чтобы не умер, но и правой рукой орудовать не мог. Вторая — в голову его сына. И юноше целил в спину, но он успел повернуться и, заметив подлетающую стрелу, пригнуть голову, правда, недостаточно низко. Дальше бил по воинам на других колесницах. Наповал. Рядовые пленники мне были ни к чему. Как я и предполагал, после короткого замешательства, вызванного неожиданной атакой, колесницы попробовали повернуть в поле и ускакать на безопасную дистанцию. Только две успели добраться до первой канавки, где застряли передними колесами, а их экипажи были нашпигованы стрелами, из-за чего стали похожи на подушечки для иголок, которые есть у каждой уважающей себя шумерской женщины. Пращникам-семитам повезло чуть больше. Привычные к внезапным нападениям, они быстрее сориентировались и кинулись врассыпную. Человек тридцать пращников, невредимыми или легкоранеными, успели добежать до противоположного края поля, где их поджидали копейщики, спрятавшиеся в оросительном канале. Схватка была короткой и жестокой. Копейщики не переваривают вооруженных любым метательным оружием, потому что те наносят им урон, оставаясь в большинстве сражений безнаказанными, а тут появился шанс вернуть все прошлые долги. Унесли ноги всего с пяток семитов, которые, побросав бурки и мешочки с камнями, сразу побежали по дороге в обратную сторону, успев проскочить до того, как им перегородили путь не такие быстрые копейщики в кожаных доспехах и с копьями и тяжелыми щитами в руках.
Раненых добили сразу. В живых оставили только лугаля Пабигалтука и командира пращников Билала, за которых я пообещал в награду на один пай больше из добычи. Второй пленник был ранен стрелами в обе ноги, его принесли на бурке и положили у моих ног рядом с первым, доставленным раньше и освобожденным от дорогого доспеха. Моя стрела прошла насквозь, и раны, залепленные какой-то пережеванной травой, но не подорожником, еще кровоточили. Побледневшее лицо лугаля выше бороды было рясно покрыто каплями пота. Черные глаза были подернуты пленкой, как у мертвой рыбы, хотя еще дышал.
— Отвезите обоих в Гирсу, — приказал я. — Пусть их перевяжут, подлечат. Они нам еще послужат.
Обоих раненых командиров положили на трофейную колесницу, запряженную булаными лошадьми. На остальные погрузили захваченное оружие и доспехи. Делить будем после генерального сражения, если, конечно, выиграем его.
35
Это поле в виде неправильной трапеции было наибольшей длины около пятнадцати эшей (девятьсот метров) и наибольшей ширины около десяти (шестьсот метров). С него собрали второй урожай зерновых и оставили высокую стерню, которую успел проредить и вытоптать домашний скот и не только. Рано утром я видел на поле табун газелей. Здесь мы и встретили врага. Предупрежденные уцелевшими пращниками, уммцы двигались осторожно, высылая разведку в подозрительные места, из-за чего добрались сюда во второй половине дня, уставшие и растерявшие кураж. Сражения еще не было, а они уже потеряли с четверть своего войска и двух старших командиров. Это при том, что гибель в сражении полусотни человек считается у шумеров большими потерями.