Шутить и говорить я начала одновременно
Шрифт:
Хуже закончилось дело с печами, хотя нам и не снижали отметок. В нашей школе-развалюхе не было центрального отопления, в классах стояли кафельные печи, их с утра топили, но прогревался класс только ближе к полудню. А зима стояла суровая. Мы пришли к началу занятий, к восьми часам и сделали открытие: в классе всего 14. Кто-то вспомнил о предписании не проводить занятий, если температура будет меньше десяти. Воодушевившись, мы решили сами заняться температурой. Кто распахивал окна, кто сметал снег с подоконника и совал его в горящую печку. Огонь погас, но вонь поднялась страшная. Мы и не знали, что такое бывает, если затолкать снег в топку. Правда,
Намного лучше школьных событий мне запомнились школьные каникулы. Возможно, тут я опять немного напутаю в хронологии, ну да это не столь важно. Одни из каникул я провела вместе с Тересой в Лонцке. Очень там было приятно, я научилась грести вёслами и даже овладела искусством давать задний ход на лодке. Запомнилось, как в озеро я отважно прыгнула с мостков, демонстрируя своё умение прыгать в воду головой вниз, приобретённое в бассейне. Не учла, что на сей раз прыгаю в озеро, да ещё недалеко от берега. Прыгнула я, а из воды вынырнуло нечто невообразимое: дико орущее воплощённое безумие, покрытое густым слоем жирного чёрного ила. Очень трудно потом было отмыться.
Лодка, на которой я изучала премудрости гребли, обычно стояла у этих самых мостков, прикреплённая к ним цепью, запертой на висячий замок, ключ от которого надо было брать в конторе дома отдыха. Не скажу, что к лодке стояла очередь. Одна я только и пользовалась ею. И вот как-то раз, сидя на берегу, увидела, как к лодке подошёл один из новеньких отдыхающих, какой-то очень странный молодой человек. Казалось, он весь состоял из множества рук и ног, причём все они были вывернуты и торчали в разные стороны. Как он только с ними справлялся? И вот этот раздёрганный урод на моих глазах лезет в лодку и усаживается на среднюю скамейку.
Я не выдержала.
— Проше пана, — говорю ему. — Лодка привязана. Надо пойти в контору и взять ключ от замка.
Раздрыга вежливо меня поблагодарил, вылез из лодки, сходил в контору и вернулся с ключом. И опять забрался в лодку, предварительно отцепив её от мостков.
— Весла пан забыл, — напомнила я ему. Пришлось Раздрыге опять вылезать из лодки и
отправляться за вёслами. За это время лодка успела немного отплыть от мостков. Вернувшись и обнаружив сей прискорбный факт, Раздрыга удивился и опечалился. Долго думал, потом, не раздеваясь, в брюках, рубашке и ботинках ступил в воду, добрался до лодки и подтянул её обратно. Влез на мостик, забрался в лодку и обнаружил, что теперь уплыло одно из весел. Долго думал парень, затем вылез из лодки, намереваясь опять влезть в воду и брести по озеру за веслом. К этому времени действия Раздрыга привлекли публику, и один из зевак сжалился над неумёхой.
— Ну куда же пан лезет? — остановил он его. — Садись, пан, в лодку и плыви за веслом, одно же осталось.
Раздрыга последовал мудрому совету, вернулся на мостик, влез в лодку и поплыл, гребя одним веслом. Не знаю, чем дело кончилось, мне надоело сидеть на берегу, знаю лишь, что балбес не утонул, потому как на следующий день видела его живого и невредимого. Однако с той поры твёрдо верю — нет предела человеческой глупости, и пусть меня никто не пытается убедить, что предел есть.
В Лонцком доме отдыха по вечерам бывали танцы,
— Так ведь у меня, проше пана, больное сердце, а не лицо!
Несмотря на сердце, возраст и прочие неприятности, дама не пропускала ни одного танца на наших балах и, к моему удивлению, в кавалерах у неё недостатка не было. Когда я потом расспрашивала знакомых молодых людей, что же привлекает их в этой старой кикиморе, они отвечали, что она танцует, как ангел, и кому какое дело до того, сколько ей лет. Ведь жениться на ней они не собираются…
Лонск запомнился мне ещё тем, что там впервые меня поцеловал молодой человек. Событие выдающееся, я пережила его как настоящее потрясение. Моё отношение к такому развратному поведению определялось дикой смесью религиозных запретов, довоенных повестей о добродетельных барышнях, поучений матери и моего собственного представления о чести и достоинстве. При чем тут честь и достоинство, трудно сказать, но я тогда так к этому относилась, тут ничего не попишешь. Молодой человек поцеловал меня как-то неожиданно, и тем самым я оказалась запятнанной на всю жизнь.
Наверняка я ему нравилась, возможно, он мне немного тоже. Мы договорились встретиться в Варшаве, пошли на прогулку в Лазенковский парк. Мы шли по аллейке, а дорогу нам переползала большая и толстая гусеница, очень яркая, возможно, красивая. Я же с рождения не терпела гусениц, испытывала непреодолимое к ним отвращение. Считая это одним из своих недостатков, когда-то попыталась искоренить его в себе, заставив насильно несколько минут смотреть на гусениц и убеждая, что они хорошие и полезные. А ночью мне стало плохо, поднялась температура, началось что-то вроде бреда, в котором главную роль играли чудовищных размеров всевозможные гусеницы. Я отказалась от мысли подружиться с этими животными и просто старалась их избегать.
Вот и сейчас, в Лазенках при виде гусеницы я повернула в другую сторону, стараясь не глядеть на насекомое, а этот кретин решил доказать, что он настоящий мужчина, подбежал к гусенице и раздавил её каблуком.
Отвращение во мне взорвалось с грохотом и треском. Убил живое создание! Убил зря, без всякой надобности, так просто! По глупости? Из жестокости? Каким-то непонятным образом парень слился для меня с этой раздавленной гусеницей в одно целое и перестал существовать. Всеми силами сдерживая готовую прорваться истерику, я поспешила распрощаться с ухажёром. Навсегда.
Что же касается отношения к гусеницам, этот пунктик остался у меня на всю жизнь. Придётся опять немного отступить от темы, теперь я забегу вперёд. Была я уже взрослой, сыновья подросли, и мы получили так называемый садовый участок под Варшавой, в Окенче. Я собирала малину на своём участке. И увидела на листочке гусеницу. Закрыв глаза, я поспешила переместиться в другое место, хотя рядом с гусеницей виднелось много крупных ягод. А зелёная гусеница вдруг принялась расти. Вот она уже вытянулась в длину на метр, не меньше, и толщиной стала в человеческую руку. Да что я говорю, толщиной с моё бедро! Подняла голову, поглядела на меня и говорит: