Шутить и говорить я начала одновременно
Шрифт:
Мы обе с Ханей решились издать робкое «хе-хе-хе». По всей вероятности, тактично нам давали понять, чтобы мы шли ко всем чертям и пришли сдавать экзамен во второй раз, но до нас не дошло. Мы обе словно приросли к стульям и сидели неколебимо, и ясно было видно — так и будем сидеть до конца дней своих. Немного подождав, профессор Бе-ганский с тяжёлым вздохом спросил, что я могу ему сказать об итальянском барокко.
Итальянское барокко! Об итальянском барокко я знала все на свете, итальянское барокко, можно сказать, из меня само извергалось. Я буквально засыпала
— Пан профессор, о Леонардо да Винчи я тоже могу рассказать, не знаю, что такое на меня нашло, разрешите…
Но пан профессор Беганский уже не хотел Леонардо. Отогнав меня взмахом руки, он вцепился в Ханю. Ханя тем временем успела отделаться от «Вечери» и отвечала толково и по существу. И хотя на все новые вопросы мы ответили блестяще, профессор поставил нам по тройке с плюсом и ни гроша больше. Возможно, он был оскорблён нашей бестактностью.
И все равно мы были счастливы, потому что экзамен принимал у нас профессор Беганский, человек спокойный и уравновешенный, а не дедуля Монченский. Из рук дедули нам бы не выйти живыми.
Пан профессор Монченский был куратором нашей группы и совершённым уникумом. Его предметом было общее строительство, и он славился невероятной вспыльчивостью. В состоянии чрезвычайной раздражённости он щёлкал подтяжками. Это было ужасно! Моя однокурсница, Тереса Рембертович, брат которой впоследствии стал одним из самых больших моих друзей, однажды заявила нам решительно:
— Я не потерплю, чтобы он щёлкал на меня своими подтяжками! Если он осмелится щёлкнуть на меня подтяжкой, даю слово, подойду и щёлкну на него подвязкой!
Об одном экзамене у дедули мне рассказывал сам потерпевший.
В аудиторию запускали по четыре человека. Якуб вошёл первым и сел у окна, подальше от двери. За ним вошли ещё трое. Дедуля стал спрашивать от дверей. Первый не знал решительно ничего, второй тоже. Когда и третий проявил познаний не больше, дедуля впал в ярость.
— Вон! — страшным голосом крикнул он, срываясь с места. — Вон! За дверь!
Первых трех как ветром сдуло, четвёртый, Якуб, был от дверей слишком далеко. В панике он спрятался под стол и затаился там. Сидит, дрожит и слушает, как дедуля Монченский в ярости бегает по аудитории, стараясь успокоиться. Потом перестал бегать, в комнате воцарилась тишина. Несчастный Якуб решился посмотреть, нельзя ли смыться. Осторожно высунул он голову из-под стола, и в этот момент профессор, стоящий к нему спиной, вдруг обернулся. Его взгляд остановился на испуганном лице студента.
— Вылезай, пан! — гневно приказал профессор. — И давай свою зачётку.
Дрожащий студент вылез из-под стола, дрожащими руками подал зачётку, не зная, что профессор намерен с ней сделать. Мог и разорвать в ярости, и в окно вышвырнуть. Ничего подобного! Весь дрожа от гнева, тяжело дыша и сопя, старик принялся проставлять в зачётке отметку, пробормотав:
— Только пан сумел что-то сделать! Поставил тройку, расписался, Якуб
На третьем курсе я занималась в группе профессора Пневского. Он как раз сломал ногу, и мы, студенты, ходили к нему домой со своими проектами. Самокритично осознав, что лишена необходимых талантов, свой проект я просто «делала под Пневского», и получалось неплохо. Правда, допустила досадную промашку. Помнится, работала я над проектом гостиницы. Профессор изучил мои чертежи, вроде бы даже без особого отвращения, и произнёс:
— Что ж, недурно. А как вы предполагаете входить в это строение?
— Разумеется, через дверь, пан профессор.
— Так где же дверь?
И в самом деле, оказалось, о входной двери я и забыла. Ничего, приделала её позже, к счастью, это оказалось возможным, место нашлось.
Это ещё что! Рекорд глупости побил другой студент, тоже работая над чертежами гостиницы. Опять же к счастью, забыла его фамилию, а то обязательно бы её сейчас обнародовала. Задача перед ним была поставлена чёткая и не очень сложная: большой холл в восемьдесят квадратных метров, вокруг — коридоры и номера. Студент явился к профессору с готовым проектом. На мятом обрывке бумаги он изобразил большой-пребольшой квадрат, окружённый со всех сторон узенькой полосочкой, за ней, в свою очередь, шла каёмочка пошире, разделённая на малюсенькие квадратики — комнаты.
— Что это у вас? — поинтересовался профессор Пневский.
— Отель, проше пана, — важно ответил студент.
Возможно, в первый момент профессор подумал, что ему предъявляют орнамент паркета или какую другую деталь. Оказывается, отель!
— В таком случае объясните, пожалуйста, что у вас тут изображено? Вот это и это.
— Как вы и приказали, пан профессор: это холл, вокруг коридоры и комнаты…
— Господи, какого же размера ваш холл?!
— Да такой, как вы и велели: восемьдесят квадратных метров. Сорок на сорок.
Профессор надолго лишился дара речи. Обретя его, он как можно спокойнее попросил:
— Не оставите ли вы мне свой проект? Мне бы хотелось продемонстрировать его коллегам.
— Разумеется, разумеется.
И этот идиот, запроектировавший гостиничный холл размерами в тысячу шестьсот квадратных метров, вышел из кабинета профессора сияющий и, очень довольный собой, заявил:
— Ну и уел же я старикана!
На том же третьем курсе мы занимались на кафедре сельского строительства у профессора Пящика. Занятия, должно быть, велись серьёзные, ибо у меня до сих пор остались в памяти всевозможные познания о коровниках, конюшнях, хлевах и прочих полезных постройках. Нам с Ханей поручили подготовить проект коровника на четыреста коров, причём Ханя отвечала за коммуникации и транспортировку. Линия (трасса) доставки корма и линия уборки были в порядке, линия же выгона коров и телок вела мимо боксов с бугаями, а до Хани совершенно не доходила несообразность такого сочетания.