Шутка
Шрифт:
Поле широко окрест в мелких полосах, нет, это вовсе не объединенное кооперативное поле. Как же так? Разве это не нынешняя земля, по которой я иду? Тогда что это за земля?
Иду дальше, и передо мной вырастает на меже куст шиповника. Он осыпан маленькими дикими розочками. И я останавливаюсь, я счастлив. Сажусь под куст, в траву, минутой позже растягиваюсь на спине. Чувствую, как спина касается травянистой земли. Ощупываю ее спиной. Держу ее на своей спине и прошу, пусть не боится быть тяжелой и налегать на меня всей своей громадой.
Вдруг слышу топот копыт. Вдали подымается облачко пыли.
Молодец с саблей наголо склонился к шее лошади и посмотрел на меня.
«Да, это я», — говорю.
«Король! — удивленно восклицает молодец. — Узнаю тебя!»
Я опускаю голову, я счастлив, что они знают меня. Они ездят здесь уже столько столетий и знают меня.
«Как поживаешь, король?» — спрашивает молодец.
«Страшно мне, други мои», — говорю.
«За тобой гонятся?»
«Нет, но это хуже погони. Что-то против меня затевается. Не узнаю людей вокруг себя. Вхожу в дом, а внутри другая комната, и жена другая, и все другое. Мне кажется, я ошибся, выбегаю из дому, но снаружи это и впрямь мой дом! Снаружи мой, а изнутри чужой. И так повсюду, куда ни двинусь. Творится что-то страшное, други мои!»
Молодец спрашивает меня: «Не забыл ли ты еще, как ездить верхом?» Только тут я заметил, что рядом с его конем стоит еще один, оседланный, но без всадника. Молодец указал на него. Я сунул ногу в стремя и вскочил. Конь дернулся, но я уже сижу крепко и с наслаждением сжимаю коленями его спину. Всадник вытаскивает из кармана алый платок и подает мне: «Обвяжи лицо, чтобы не узнали тебя». Я обвязал лицо и враз ослеп. «Конь понесет тебя», — слышу голос молодца.
Вся конница двинулась на рысях. По обеим сторонам я слышал гарцующих ездоков. Я касался икрами их икр и различал отфыркивание их коней. Около часу мы ехали так, бок о бок. Потом остановились. Тот же мужской голос снова обратился ко мне: «Мы на месте, король!»
«Где мы?» — спрашиваю я.
«Разве ты не слышишь, как шумит великая река? Мы стоим на берегу Дуная. Здесь тебе ничего не грозит, король».
«Да, — говорю, — чувствую, что здесь мне ничего не грозит. Я хотел бы снять платок».
«Нельзя, король, пока еще нельзя. Тебе не нужны глаза. Они бы только обманывали тебя».
«Я хочу видеть Дунай, это моя река, моя матушка-река, я хочу видеть ее!»
«Не нужны тебе глаза, король. Я расскажу тебе обо всем. Так будет лучше. Вокруг нас неоглядная равнина. Пастбища. Там-сям кустарник, а кое-где торчат деревянные жерди, коромысла колодцев. Но мы на травянистом берегу. Чуть поодаль трава кончается и переходит в песок, у реки ведь песчаное дно. А теперь можешь спешиться, король».
Мы сошли с коней и уселись на землю.
«Ребятки сейчас разложат костер, — слышу я голос молодца, — солнце
«Я хотел бы видеть Власту», — говорю вдруг.
«Увидишь».
«Где она?»
«Недалеко отсюда. Поедешь к ней. Твой конь домчит тебя к ней».
Я вскочил и стал просить, пусть позволят мне ехать к ней тотчас. Но мужская рука легла мне на плечо и пригнула к земле. «Сядь, король. Прежде отдохни и поешь. А тем временем я поведаю тебе о ней».
«Скажи, где она?»
«В часе езды отсюда стоит деревянный домик под соломенной крышей. И обнесен он деревянным частоколом».
«Да, да, — поддакиваю я и чувствую на сердце счастливую тяжесть, — все из дерева. Так и должна быт Не хочу, чтобы в этом домике был хоть один-единственный металлический гвоздик».
«Да, — продолжает голос, — частокол из деревянных жердей, обработанных так легко, что видна изначальная форма веток».
«Все деревянные вещи похожи на кошку или собаку, — говорю я. — Это скорее твари, нежели вещи. Я люблю деревянный мир. Только в нем я чувствую себя вольготно».
«3а изгородью растут подсолнухи, ноготки и георгины, и еще растет там старая яблоня. На пороге дома стоит сейчас Власта».
«Как она одета?»
«На ней льняная юбка, слегка замаранная, потому что она воротилась из хлева. В руке — деревянный ушат. Босая. Но она прекрасна, потому что молода».
«Она бедная, — говорю я, — она бедная девчоночка».
«Да, но при том она королева. А раз она королева, она должна быть сокрыта. Тебе и то нельзя к ней, чтобы не выдать ее. Разве только под покровом. Тебя приведет к ней твой конь».
Рассказ молодца был так прекрасен, что меня охватило сладкое томленье. Я лежал на травянистой лужайке, слышал голос, затем голос стих. И доносился лишь шум воды и треск костра. Было так прекрасно, что я боялся открыть глаза. Но ничего не поделаешь! Я знал: пришла пора их открыть.
Подо мной лежит матрас на полированном дереве. Полированное дерево я не люблю. И такие гнутые металлические подпорки, на которых стоит тахта, тоже не люблю. Надо мной с потолка свисает розовый стеклянный шар с тремя белыми полосами вокруг. И этот шар не люблю. И сервант напротив не по мне — за его стеклом выставлено столько всякой ненужной утвари. Из дерева здесь только верная фисгармония в углу. Одну ее и люблю в этой комнате. Осталась после отца. Отец год назад умер.
Я встал с тахты, но не чувствовал себя отдохнувшим. Была пятница, перевалило за полдень, ровно через два дня воскресная «Конница королей». Все висело на мне. Ведь все, что касается фольклора, в нашем районе вечно взваливают на меня. Две недели кряду я не спал: ворох обязанностей, всяческие поиски, пререкания, хлопот полон рот.
Тут вошла в комнату Власта. Пожалуй, неплохо бы ей пополнеть. Полные женщины бывают добродушными. Власта худа, и на ее лице уже полно мелких морщинок. Спросила, не забыл ли я по дороге с работы зайти в прачечную за бельем. Я, конечно, забыл. «Другого я и не ждала», — сказала она и поинтересовалась, буду ли я наконец сегодня дома. Пришлось сказать, что не буду. В городе собрание. В райисполкоме. «Ты же обещал позаниматься сегодня с Владимиром».