Швабра и не-Алексей-не-Чернов
Шрифт:
— Не знаю, — отвечаю я сквозь слезы. — Некоторые говорят, что лучше бы она сделала аборт, раз ей ребенок был не нужен. Вот ведь он мыкается теперь по казенным заведениям…
— Что ты! Ну, мыкается… — говорит мой муж. — И что? Она же родила его, и он ведь сейчас живет. А мог бы не жить… Он может теперь пройти свой путь.
Муж ни разу не говорил мне про то, что надо пройти какой-то там свой путь.
Мы говорили с ним о том, о чем все говорят.
Какие глазки, какие губки, какие ножки у этой девочки. Я Павел, а тебя как звать? После — во сколько встретимся, на какой фильм пойдем? Нет, этот, мне говорили, нудный.
Потом —
А после новый страх — первые роды. Два, три, четыре дня после рождения малыша самым странным на свете кажется то, что есть женщины, у которых больше одного ребенка. Двое, трое, а то и вовсе пятеро. Зная уже про эту боль, как можно согласиться снова пройти через нее? Но боль забывается уже к концу первой недели, и если потом тебя спрашивают: «Как, больно было?» — то ты уже не можешь толком ничего сказать.
Потом начался страх за дочку, отчего она громко кричит, отчего просит есть не по расписанию. Отчего, отчего… Ведь в книжке же написано, что она должна вести себя совсем иначе…
Даже в больницу некоторые брали с собой такие книжки. Девочки, соседки по палате, — молоденькие мамы с первыми детьми. Опыта — нуль, есть только страх за малыша, усиленный многодневным, постоянным недосыпом. Девочки, забывшие в своем первом материнстве, какими они были еще год назад. Мятые халаты, кое-как схваченные волосы, красные глаза. Одно желание — чтобы дитя было здорово. И спало крепко, сладко. И давало спать…
И этих в девочках, таких, как я, мне вдруг открылась такая глубина, какой никто из нас в себе не ожидал. Если рядом не было чужих, мы говорили про то, откуда приходят на Землю наши дети, где были их души, когда их еще здесь не было. Да и вообще, зачем они приходят сюда, на Землю, где столько тягот — без конца. Зачем мы все сюда приходим?
Швабра, наверное, решила бы, что мы все чокнулись, если бы услышала такое…
Сейчас, шагая к остановке рядом с мужем, я думала о той глубине, которая мне вдруг открылась в нем. О том, что он тоже думает, что мы откуда-то приходим сюда, на Землю. А еще — о том, что когда-то он мог быть таким же Андреем Черновым и называть мамами всех подряд. В детском доме, например. Муж рано остался без родителей. Он должен был сам заботиться о себе, а это не всегда получалось. И на груди у него есть шрам — такой, что страшно смотреть. Но это случилось уже после детдома, в армии. Некому было что-то предпринять, чтобы он туда не попал.
И все же он был не против того, чтобы пройти этот самый, задуманный для него кем-то, путь. Выходит, и я сама, и наша дочка, и дочкина болезнь — все это — часть его пути? Которого могло не быть? И если б его не было, если бы он не пришел сюда, на Землю, то как бы я жила, родилась бы или не родилась моя дочка? Может, я навсегда бы осталась одинокой, вроде нашей Швабры, которая будет встречать Новый год в больнице?
Мне вдруг очень остро стало жаль ее. И было непонятно, почему мы ее все так не любили. Что она сделала нам? Ну, говорила каждый день, чтоб чисто было. И чтоб хранили продукты в холодильнике — так жалко, что ли? В тумбочке же тараканы. Моешь палату, не моешь — всё равно… Здание старое — и в этом никто не виноват.
А уколы она делала так, что малыши почти
Я слышала, как Швабра записалась дежурить в Новогоднюю ночь. Сама вызвалась. Медсестры в коридоре составляли график, все шумели, галдели на весь этаж, пока не прибежала Швабра. Она здесь старшая, ее бы не заставили работать в Новый год. Все думали, что она хочет утихомирить молодежь, прикрикнуть так, что мало не покажется, а она вдруг вызвалась дежурить. Все растерялись, а потом стали ее наперебой благодарить, и называть палочкой-выручалочкой, и обещать тоже подменить в случае чего.
Из коридора долетел обрывок ее фразы:
— Мы тут с Андрюшкой будем куковать под елочкой. Что нам еще нужно?
Поскорей бы у Андрюшки появился дом, чтобы ему не приходилось в больнице вместе со Шваброй куковать…
Какое счастье — оказаться дома… И совсем скоро — Новый год.
С утра муж на работе. В дверь звонят.
— Не знаете, чей это ребенок? — спрашивает Валя, старшая дочь Наташи, той самой моей соседки, которая молится по вторникам. — Мама нам сказала, все квартиры обойти, везде спросить людей — и нам потом воздастся Богом за наше добро!
Девчонки-школьницы из нашего двора водят по подъездам мальчонку лет пяти-шести. Наташа с Валей встретили его возле магазина. Мальчишка заходил туда погреться, а после магазин закрылся на обед. Наташа с дочкой по пути от остановки хотели купить хлеба, и оказалось — не вовремя пришли. Точь-в-точь к обеду. Им навстречу им из магазина вывели на крыльцо ребенка — и тут же замкнули дверь. Мальчишка топтался на крыльце, не зная, куда идти. Наташа поинтересовалась: «Почему ты не идешь домой?». Он промолчал. Наташа с дочкой пошли в наш двор — и он за ними. Во дворе гуляло несколько девчонок — Валиных подружек. Наташа собрала их в кружок и рассказала им о Боге и добре, а после пошла домой. У нее дома еще трое младших. А девочки стали искать дом чужого мальчика все вместе. Он безропотно ходил за ними из одного подъезда в другой.
Люди, к которым девочки звонили, все как один говорили, что не представляют, откуда мальчик взялся. Они его впервые видят. На этом разговор кончался. Двери закрывались, и дети отправлялись дальше. Так что девчонкам, может, в самом деле где-то зачтется этот день. Без разницы, какому богу молятся Наташа с дочкой Валей по вторникам. И тем из них, кто вообще не молится, тоже, наверное, воздастся за этот день. Хотя Наташка говорит, что самое главное — молиться. В Дом культуры она всегда берет с собой детей. И они тоже выкрикивают странные слова. Это у них начинается быстрее, чем у взрослых. Хотя они и устают быстрее, и некоторые из них начинают капризничать, канючить — просятся домой. На таких все там цыкают. Наташа говорит, что в Доме культуры дети учатся терпению и доброте.
Выходит, что у этих девчонок есть уже и то, и другое. Они обходят с мальчиком уже второй четырехподъездный дом.
Хотя гораздо проще было бы сразу позвонить в милицию. Никто из тех людей, кто открывал им двери, почему-то об этом не сказал. И сама Наташка не сообразила. А как сообразишь, если у нее в доме нет телефона? И телевизора у нее, между прочим, тоже нет. И даже книг. Только Валины учебники. Наташа говорит, что читать книги — это грех. Мало ли что в них окажется написано. Я как-то попыталась возразить: «Ну, книги — это мудрость, накопленная разными людьми». Но Наташка мне ответила, что всю мудрость, которая ей может быть нужна, ей излагает их руководитель по вторникам.