Шварц
Шрифт:
Вспомнилось почему-то одно странное собрание в Ленинграде, в Доме писателя имени Маяковского.
Тридцать восьмой или тридцать девятый год. В гостях у писателей юристы прокуроры, следователи, маститые адвокаты, в том числе прославленный Коммодов. Время, надо сказать, не очень уютное. За спиной у нас ежовщина. Многих наших товарищей нет с нами. Смешного, улыбчатого тут не скажешь как будто.
Но открывает собрание Евгений Львович. Своим милым, негромким, интеллигентным, хорошо поставленным голосом он говорит:
– В девятьсот пятнадцатом году
* * *
А вот - другой год и другая обстановка. В послеобеденный зимний час пришел на огонек в Комаровский Дом творчества. В столовой, где только что закончился обед, идет своеобразное соревнование: писатели пишут на спор, кто скорее и кто лучше, фантастический рассказ "Двадцать лет спустя, или 1975 год". Сосредоточенные лица, лихорадочно скрипят перья. Узнав, в чем дело, Евгений Львович задумывается, останавливает взгляд на своем старом приятеле Моисее Осиповиче Янковском и вдруг поднимает руку:
– Можно?
Ему говорят:
– Можно.
И он с ходу, как по-писаному, читает свой только что придуманный рассказ:
"Океанский лайнер "Моисей Янковский", медленно разворачиваясь, входил в Комаровский порт..."
Я до сих пор дословно помню первые фразы этого рассказа. И помню хохот, потрясший стены нашей маленькой столовой. Громче всех и чистосердечнее всех смеялся милейший М.О.Янковский.
* * *
Он не только сам шутил и острил, он подхватывал все мало-мальски смешное в окружающей жизни, ценил юмор в других, радовался, как маленький, удачному розыгрышу, хорошей остроте, ловкой проделке.
Вот мы с ним в Зеленогорске. По поручению Екатерины Ивановны заходили в слесарную мастерскую, брали из починки электрический чайник. Я почему-то задержался с этим чайником и, когда вышел на улицу, Евгений Львович был уже далеко - спешил к поезду. Мне пришлось бежать, догонять его.
Бегу, размахиваю чайником и вдруг слышу:
– Дю-у! Дю-у-у!.. Дядька чайник украл!
Это мальчишки с какого-то забора.
Надо было видеть, как радовался, как смеялся Евгений Львович, с каким аппетитом рассказывал всем об этом моем позоре.
– Ничтожество!
– говорил он.
– На что польстился... Чайник украл!
* * *
Мы в театре - на прекрасном гастрольном спектакле американских негров "Порги и Бесс". На сцене - страсти-мордасти, дикая поножовщина. И прекрасные танцы, дивные голоса, великолепная музыка Джорджа Гершвина.
В антракте, протискиваясь к выходу и посмеиваясь, Евгений Львович сказал мне:
– Порги в морге...
Меня "осенило", и я подхватил:
– ...или Бесс в ребро...
Он обрадовался, как всегда радовался мало-мальски удачной находке своей или чужой.
– Знаете, какое мы с Пантелеевым новое название придумали: "Порги в морге, или Бесс в ребро"...
Однако уже через десять минут Шварц не смеялся и не радовался. В коридоре мы встретили известного писателя NN. Гневно размахивая металлическим номерком от шубы, тот направлялся в гардероб и тащил туда же свою растерянную и расстроенную жену.
– Коля, ты куда?
– окликнул его Евгений Львович.
NN весь кипел и шипел.
– Не могу! Довольно! Иду домой. Не понимаю, почему разрешают подобное на нашей сцене!!
В таких случаях Евгению Львовичу изменяла сдержанность, он приходил в ярость. И тут он долго не мог успокоиться. И на спектакле и после театра, на улице, он несколько раз вспоминал NN и взрывался:
– Сволочь! Ханжа! Дурак!..
* * *
...Вспомнилось, как он изображал одного нашего общего знакомого, малограмотного автора, сочинившего когда-то посредственную "производственную" книжку и застрявшего на много лет и даже десятилетий в Союзе писателей.
– Ты обрати внимание, - говорил Евгений Львович, - как интеллигентно выражается Z? А знаешь, что он делает для этого? Он почти не произносит гласных. Сегодня встретил его, спрашиваю: "Как ваше здоровье, Федя?". Говорит: "Плохо, Евгн Львич".
– "Что же с вами?" Гордо откинул назад волосы и - трагическим голосом: "Зблеванье цнтралн нервн сстемы".
Записать на бумаге эти реплики Z почти невозможно, а в устах Евгения Львовича они звучали удивительно смешно и очень похоже, я сразу представил себе этого по-епиходовски глупого и несчастного человека.
Свои словесные зарисовки Евгений Львович никогда не оттачивал, не отрабатывал, как делает это, например, И.Л.Андроников. И все-таки импровизации Шварца, его устные портреты были удивительно талантливы, точны и комичны.
А как здорово изображал он животных! Один раз прихожу к нему - он встречает меня улыбкой, вижу - сейчас порадует чем-нибудь.
– Я не показывал тебе, как собаки, когда они одни, в своем собачьем кругу, изображают нас, человеков?
И он каким-то воистину собачьим голосом, с "собачьим акцентом" и с собачьей иронией заговорил на том ломаном, сюсюкающем языке, каким обычно городские люди обращаются к животным:
– Собаченька, собаченька! Нельзя! Апорт! Ко мне! К ноге! Дай лапку!
– и т.д.
Вообще свои актерские, лицедейские способности он проявлял на каждом шагу. Я уже говорил, что несколько лет Шварц подвизался в театре. Но вместе с тем представить его на сцене, в какой-нибудь определенной роли, в костюме, в гриме я почему-то не могу. Так же как не могу представить в роли Гамлета или Чацкого Антона Павловича Чехова. Хотя мы знаем, что и Чехов в молодые годы принимал участие в любительских спектаклях. И, говорят, был хорош.