Схватка спецслужб, или Где решаются судьбы мира
Шрифт:
— А что, у нас в стране разве нет прекрасных мест для отдыха?
— Да это не мне, это моя Ада вздумала побывать в Австралии. А я вот знаю, что вы не раз там были, можете посоветовать.
Архимандритову стало интересно узнать, что же кроется за желанием дочери Ютвакова отдохнуть так далеко от Родины… Конечно же, он узнает.
— Пусть ваша дочь летит в Австралию, там много любопытного. Есть прекрасные места отдыха в Сиднее, в Брисбене, в столице Канберре…
Ценя время и не желая продолжать пустой разговор, Архимандритов, чуть наклонив голову и пожелав «доброго отдыха дочери», пожал коллеге по Политбюро руку и решительными шагами направился к выходу.
…Выйдя из мельбурнского аэропорта, Румянцов взял такси и умчался в Сидней. Шофер явно обрадовался такому клиенту. Работая у босса, Румянцов
Часа через два такси остановилось по указанному адресу. Румянцов оказался на вилле доктора Найка Фрэйзера — давнего приятеля, с которым его познакомил Архимандритов, когда они все трое встретились в Новой Зеландии.
Время, проведенное на вилле, благотворно повлияло на душевное состояние Ивана. Он и в самом деле решил дать себе короткий отдых, продолжая, между тем, анализировать ситуацию и ожидать сообщений от своих агентов, работающих в разных странах.
Только в минуты редкого отдыха Иван пребывал в странном расположении духа, когда незнамо отчего хотелось возвращать себя в детство и юность и, закрыв глаза, ощущать себя иным, пытливым, непосредственным, молодым, не знающим ни побед, ни поражений, ни опыта его теперешних лет.
Просыпаясь по утрам, Иван выпивал свежевыжатый джус и с наслаждением не менее часа плавал в бассейне, вбирая в себя лазоревую прохладу воды. Затем устраивался в шезлонге в тени величественных пальм и экзотических цветов, благоухающих всевозможными ароматами, кавторанг закрывал глаза, отключаясь от мира, чтобы в эфемерном экстазе возвращаться в манящую юность. Словно настоящий мир — со всеми его красками, звуками, запахами и событиями — существовал только в этом призрачном, давно ушедшем времени, а не здесь, не сейчас… Его мозг создавал реалии, одновременно воспринимаемые и как райское счастье, и как безвыходная тоска о безвозвратном. Он мог оставаться в этом состоянии до изнеможения… о, если б это ему было только позволено!
Так он проводил время до завтрака. Пока стройная молодая женщина, больше похожая на порхающую вдоль бассейна бабочку, не подавала на золоченом подносе еду. После ее непременного «плиз, сэр» и его произносимого полушепотом ответа «сэнкью, Джулия» он нехотя группировался и отключал болезненно-сладкие мысли о детстве и юности, проведенных в божественном Крыму.
В тот день, изрядно наплававшись и уже в шезлонге выставив ноги в сетчатую тень ярко цветущего кустарника, Румянцев вновь задумался. Не хотелось признаваться, как ему все надоело и как он устал от своей никчемности, а также, как ему сейчас казалось, от своей чудовищной нереализованности. Будь он моряком, как и мечтал в детстве, разве же он провернул бы столько нелепых, столько умопомрачительных, даже, можно сказать, нечеловеческих дел… И причем тут самореализация? Тут явная реализация чужой воли, чужого замысла; услужение на грани жизни и смерти… Его сознание медленно погружалось в мирное течение самой, как он искренне считал, красивой речки в мире Бельбек, которую много ранее жившие тут люди называли Кабарта, как и станцию, на которой Иван рос и взрослел.
Одним из самых любимых мест его детства был Горный ключ, живописный холм в широкой впадине на склоне горы километрах в четырех от железнодорожной станции. В 50-е годы XX века на Горном ключе, рядом с руинами когда-то великолепного двухэтажного дома управляющего, построенного еще в конце XIX века, в небольшом домике жил лесник Григорий Грузинов. Его дом стоял у подножия холма, плавно переходившего в заросшую лесом гору. На вершине холма и поныне стоит разрушенная красными варварами церквушка, на иссушенных крымским солнцем стенах которой еще видны куски небесной лазури. Рядом, на косогоре, в плотных зарослях граба и терновника покоится старое кладбище, почти не видимое, пока случайно не набредешь на этот непролазный тенистый шатер. Когда-то,
Это место притягивало Ваню Румянцева; словно была здесь своя тайна, свято хранимая и руинами церкви, и зарастающим древним кладбищем, и темными горами, оседающими, словно усталые великаны, на железнодорожные пути, дорогу вдоль полотна и узкие колхозные поля.
Местные жители, да и Григорий Грузинов говорили, что в годы войны у подножия гор, вдоль железки, на Горном ключе находился немецкий склад боеприпасов. А в 1944-м, когда Красная армия вела здесь бои против войск 17-й армии вермахта, одна из бомб, сброшенных советским бомбардировщиком, угодила в склад. Взрыв разнес часть хранимых боеприпасов, но часть осталась в земле. Мощная взрывная волна вдруг обнажила вход в тщательно замаскированное подземелье у подножия холма. Но таинственное подземелье оказалось заминированным. И о том немцы узнали чуть ранее Советов, еще во время своего нахождения в Крыму. Сведения ли получили от кого или случайно обнаружили, однако, когда никто из немецких специалистов-саперов не смог разобраться, как разминировать вход, был сделан запрос в Берлин. Откуда приказали до приезда специалистов вход заделать. Но военное лихолетье и сопутствующие проблемы не позволили берлинским саперам приехать на Горный ключ.
И вот в 1944-м бомба вновь открыла таинственный вход, но на этот раз уже советским товарищам. Однако тех в первую очередь интересовало быстрейшее освобождение Севастополя от противника. И пока шли бои, кто-то быстро и тщательно все замуровал, натащив ползущие сверху, с гор, ветви лиан и кустарника. А вскоре здесь же, на Горном ключе, обосновался лесник микензиевского лесничества Григорий Грузинов, большой любитель лошадей, природы и умиротворенного спокойствия.
Уже потом, после окончания академии, работая у Арсения Алексеевича Архимандритова, Румянцов с неким тайным потрясением узнал, что здесь, в этой конторе, известно все (все-все!!!), что с ним самим происходило, начиная с первых дней и даже с часа рождения. А потому было известно и обо всех, кто окружал мальчика по жизни. Интерес этот никак не назовешь праздным. И хотя при желании Папа Сеня мог получить информацию о каждом живущем на земле человеке, не говоря уже о населяющих Советский Союз, — Ванечка интересовал его, потому как был потомком славных предков из знаменитых аристократических родов канувшей, уничтоженной, разворованной Российской империи. Папа Сеня знал, а Ванечка — нет; до поры до времени не знал, пока босс не пожелал ознакомить своего референта с его же родословной…
О, о ком только не были собраны сведения в бесчисленных тайниках и архивах Архимандритова. В одной из папочек, которую как-то дал Арсений Алексеевич, были изложены документально подтвержденные факты из жизни Григория Грузинова. Как оказалось, он был внебрачным сыном одного из князей Щербатовых и вдовствующей графини Ростопчиной, после преждевременной смерти супруга проживавшей в Ялте. От их любовной связи родился сын Владислав, ставший впоследствии Григорием Грузиновым. События Первой мировой войны столь потрясли князя Щербатова, что к началу 1916 года он пришел к твердому убеждению надолго, если не навсегда, покинуть Россию. Местом жительства князь по наитию избрал австралийский город Брисбен, ставший в 20-е годы пристанищем русского дворянства, бежавшего сюда в основном из Сибири и с Дальнего Востока.
Князь предлагал отъезд и графине, с жаром и не раз убеждая, что чудовищная сила, накатывающая на их Отечество, не оставит в живых свидетелей иной, богоданной, благодатной, просвещенной эпохи. И потому все они обречены на смерть… Но та категорически отказывалась, уповая на Бога, который не оставит Россию, и его безграничную милость… И тогда князь Щербатов, зная, что мать его младшего сына Владислава недостаточно состоятельна, а может из иных каких причин, принял решение… создать своего рода хранилище драгоценностей в одном из своих имений на Бельбеке. А именно — на Горном ключе, где в просторном двухэтажном доме проживал его управляющий.