Схватка
Шрифт:
Что ж, у нее был достаточно серьезный повод, чтобы торчать на холоде. Похоже на правду, во всяком случае, он снова повеселел и даже похлопал ее по плечу, ведь она и впрямь девчонка по сравнению с ним. Какого же черта он теряется, как мальчишка?
Она посмотрела на свое плечо, точно там остались следы его снисходительного похлопывания. И кажется, усмехнулась.
Лучше бы отвесила оплеуху. Должно быть, раскусила его беспомощную игру, и ей стало смешно. Еще бы — этакий дядя заигрывает с ребенком. Ужасно.
Надо было немедленно выбросить из головы глупости а настроиться на трезвый
— Значит, вам понравились наши ребята? А кто из них больше — Коля или Юра?
Она неожиданно обернулась, лицом к лицу, шутливо толкнула его обеими руками в варежках, от которых повеяло теплым запахом шерсти.
— Оба, — сказала она, мотнув головой, — оба…
«Господи, — подумал он, — пошляков никто не сеет, они сами рождаются. Что я вообразил, о чем подумал, увидев ее?..»
— Чудачка, — сказал он глухо. И почему-то представил себя школьником, босоногим сорванцом, точно в эту минуту прощался с детством.
— А ты? — И от души рассмеялась.
Он не знал, что и подумать. Стефка, прислонясь к штакетнику, постукивала каблучком, глядя в студеное, усыпанное звездами небо.
— Что ты там увидела интересного?
— Ниц [3] … горят божьи лампады.
— Звезды, по-твоему, — лампады?
— Ну… — Сейчас она снова была озорной девчонкой.
3
Ниц — ничего.
«Ничего себе руководитель агитбригады. Да она ведь католичка, должно быть, в двадцатом колене, не меньше, и одно другому не мешает. Окончив репетиции, она перед сном молится на свою матку боску».
— Ты верующая?
— А ты нет?
Спятить от нее можно было, но, в конце концов, это веселее, чем просто молчать, тем более что говорить в общем-то не о чем. Скорей бы уйти, забыть о ней.
— Учиться тебе надо, — сказал он.
— То добже бы… Тилько до Львова далэко. А вот мы собираемся в Ченстохов, к ойтцу. Там есть музшкола.
— Скоро? — спросил он, затаив дыхание.
— Та юж карта была оформлена. Ждали брата з плену, а он зразу туда поехав, там и помер, з лагера у его болезнь легких… А теперь со следующей партией. Може, в феврале.
— Плохо…
— Не тшеба [4] ехать? — быстро переспросила она.
Может быть, ей не хотелось бросать родные места. Он поймал себя на том, что мысль эта, будто некая надежда, слегка даже растрогала его, хотя представить себе Ракитяны родными никак не мог.
4
Тшеба — надо.
— Плохо, что брат… — сказал он. — А знать надо не только нотную грамоту. Смешно, молодая девчонка… и вдруг верующая. Так и останешься невеждой, с божьими знаниями в двадцатом веке?
— Цо то е — невежда?
— Темнота.
— А, — привычно отмахнулась ладошкой, — учителя тоже люди, никто ниц не веда. Кто вшистко создав, откуда все? От обезьяны? — И снова рассмеялась здоровым, снисходительным смехом. — Тэн [5] лектор сам обезьяна.
5
Тэн — тот.
Возможно, так оно и было. Мало ли какие бывают лекторы.
— Подрастете, сами поймете, что к чему.
— Вы зе мной, — тоже вдруг перешла на «вы», — як з дитем говорите.
— А вы взрослая?
— Ну.
— Тогда прошу прощения.
Она слегка подалась к нему.
— Пожалуйста.
Он почувствовал, как снова возникает это странное зыбкое состояние игривой взвинченности, когда внутри будто искрит, трудно дышать и вместо толковых фраз вылетают невнятные реплики. Глаза ее были совсем близко, темные омуты — в каждом по звезде.
— Ну, так вы согласны, — она слегка отпрянула, прижавшись к забору, — отпустить солдат?
— Что?.. А, ну да…
— Да чи нет?
— Да. Берите их обоих, если пойдут.
— То добже. И Степан сказав — будет здорово.
— А, Степан?.. Кто он вам — жених?
Она пожала плечами, и снова этот смешной жест — легкая отмашка.
— Не вем. Может, и так.
«Ну, хватит, — сказал он себе с каким-то колким, внезапно подступившим предчувствием беды, — ты уже залез в дебри, пора выбираться на свет божий».
— Но ведь вы же собираетесь уезжать?
— Не знаю.
— Ну-ну…
И вдруг спросила, словно бы неожиданно для самой себя:
— А где ваша мама жие?
— Нет у меня мамы. Умерла перед самой войной. Отец погиб на фронте в сорок первом.
Она прикоснулась варежкой к его щеке, и он стоял не дыша.
— Зовсем нос бялый, ходить до дому.
— А вы?
— И я… Приходьте до нас.
— Когда? Домой?
— Кеды захотите.
— Спасибо.
Она крутнулась на каблучке и, помахав на прощание, исчезла во мгле. Точно ее и не было.
Ах, Стефка, Стефка, откуда ты свалилась на Андрееву голову? К беде ли, к радости?
Легкая, какая-то вся прозрачная в белой своей заячьей дошке и красной шапочке, она казалась совсем ребенком, веселым, неунывающим, впитавшим в себя все радости жизни, какие только возможны были в скудном полесском житье-бытье.
Диковинная зимняя бабочка, невесть откуда залетевшая в этот заброшенный лесной поселок.
Стефка пела в самодеятельных концертах и учила других, помогала на почте сортировать письма, а в трудные дни заменяла старика почтальона и носилась с почтой по всей округе. Люди привечали ее, как родную, и, уж если забежит с письмом, не отпустят без угощения. И еще дарили ей книги, кто что мог, — Стефка собирала будущую клубную библиотеку. Это уж Митрич постарался — экономный, пасмурный Митрич, выкроивший для нее единицу библиотекаря, поскольку руководителям самодеятельности пока не платили.