Шведское огниво
Шрифт:
Наиба это только разозлило:
– Никак мы от колдовских козней не уйдем! – Он повертел вещицу в руках и еще раз восхищенно добавил: – Тонкая работа! Большой мастер делал. Перышко к перышку. И глаза словно сверкают. Покличь-ка девку свою, пусть глянет, может, припомнит чего. Она у тебя и правда приметливая. Да парня моего покормите уже.
Юксудыр птицу не признала. Не видела ее у постояльца.
Разочарованный Злат уже стал завертывать огниво в тряпицу, чтобы убрать в поясной мешок, как в разговор неожиданно встрял Илгизар. Неожиданно, потому что спросил о чем-то девушку на ее языке. Юксудыр удивленно вскинула брови и, явно обрадованная, ответила.
– Вы, голубки, еще наворкуетесь. Ты, Илгизар, есть-то будешь? Простынет требуха ведь. Тем более что ты не эмирский наиб. По запаху чую: тебе туда вместо говядины баранины от души подложили. А ее холодную никак! – Наиб попросил Сарабая: – Принеси мне, добрый человек, овчину хорошую. Прилягу я на лавку, отдохну. Девка твоя пускай пока со мной посидит. – Увидев, что хозяин замялся, добавил: – Потолкую с ней с глазу на глаз. – И засмеялся: – Да ты не бойсь, я за юношей пригляжу!
Но испугался Сарабай явно не этого. А что испугался, было заметно сразу. Чего, казалось бы, бояться простому мяснику и содержателю постоялого двора? Покупает и режет скот, торгует убоиной в лавках на базаре. Еще возит обеды артелям на Булгарской пристани. Что такого может сболтнуть эта девка из дремучих лесов, что не должно касаться ушей эмирского наиба?
Злат даже крякнул с досады. Теперь вся надежда на Илгизара. Самому через переводчика девку не разговорить. Взгляд его упал на халат юноши, который сушился над очагом:
– Слушай, Илгизар, кто это тебе рукав зашивал? Сам, поди? Сикось-накось. Попросил бы землячку, чтобы она переделала. – Наиб снял халат и показал девушке. – Сделай, красавица, доброе дело. А то он без женской руки так и будет ходить оборванцем. Обидно за халат.
Злат все подгадал точно. Именно в этот миг зашел Сарабай. Видно было, что наибу он желает угодить от всей души: заместо овчины притащил огромный, в рост, тулуп.
– Пусть девка твоя моему парню халат зашьет. Халат дорогой, дареный. А он его, гляжу, уже порвал где-то да залатал, словно лапоть.
Вот и ладненько! Пока служанка ходит за иглой да нитками, Сарабай будет здесь скамью двигать и тулуп стелить. Если и захочет о чем предупредить – уже никак.
Только и самому нужно Илгизара надоумить с глазу на глаз. Можно, конечно, и при девке, да вдруг она не такая уж непонимающая. Прикинуться недолго.
– Сарабай! Измерь, сколько шагов от угла пристроя до колодца. Только шаги делай ровнее. Мысль мне одна покоя не дает. Слушай сюда, Илгизар! – торопливо забормотал Злат, едва за хозяином закрылась дверь. – Девка эта что-то знает. Я сразу приметил, как Сарабай насторожился, когда увидел, что ты по-ихнему болтать умеешь. Как хочешь, убалтывай! Хоть женись, хоть в рабство отдавайся, хоть пляши, хоть песни пой, а разговори мне девку! Да смотри не спугни! Спрашивать ни-ни! Говори разговоры! И слушай в оба уха и во всю задницу. На тебя вся надежда.
Затем наиб с обреченным видом снял сапоги и блаженно растянулся у стены на скамье, заботливо застеленной богатырским тулупом. Только и оставалось, что прикинуться дремлющим и потихоньку наблюдать из темного угла.
Хотя вмешаться все-таки пришлось. Немного погодя он нарочито сонным голосом пробурчал:
– Да угости ты девку медком, дубина стоеросовая! Глядишь, и разговор веселей пойдет. Медок у хозяина заборист. Халатом этим похвались, для разговора…
Халат действительно был знатный. Дареный. Шитый
Три месяца назад постигло этого знатного вельможу великое несчастье. Убили его жену, бесследно исчезла любимая дочь. Сам Урук-Тимур был в это время в степи на Кубани, на летнем кочевье с ханом. Разбирал тогда это дело лично наиб. Тогда и дали ему в писцы-помощники самого прилежного ученика из медресе.
К приезду сокольничего все было закончено. Вот он и решил наградить всех от щедрот своих.
Злат даже сейчас улыбнулся, вспомнив недоумение Урук-Тимура, когда очередь дошла до Илгизара. Смерив взглядом тощего юношу в чалме на арабский манер и с чернильницей вместо кинжала у пояса, вельможа явно растерялся. Чем его жаловать? Молодому нукеру подарил бы доброго коня. Саблю персидской работы. Шубу со своего эмирского плеча. Чтобы каждый знал о щедрости славного Урук-Тимура, о том, как наградил он тех, кто искал убийцу его жены, о том, как открыты его душа и закрома навстречу добрым людям и делам.
А зачем этому заморышу конь? Ни держать негде, ни ездить некуда. Или сабля? Вместо чернильницы вешать?
Долго молчал в растерянности Урук-Тимур, глядя на шакирда. Уже сказаны были им слова похвалы и благодарности. Уже принесли Илгизару в награду дорогой вышитый халат с бухарским поясом, уже прибавили к ним сапоги из лучшей булгарской кожи и отороченную бобром шапку с атласным верхом. А все не то. Не по заслугам вроде. Скупо как-то.
Вот тут и осенило старого сокольничего. Пробежала по его губам довольная улыбка. Убежал куда-то по его слову расторопный слуга с дареной шапкой и сразу вернулся. После чего эмир протянул ее юноше со словами:
– А еще жалую тебя шапкой. Помни Урук-Тимура.
Только шапка едва не выпала из рук Илгизара. До самых краев с верхом была она наполнена серебряными монетами. Такие времена! Даже славный старый воин вынужден признать, что эти никчемные кружочки ценятся не меньше, чем добрый конь или булатная сабля. А может, уже и больше.
Нищему шакирду эта шапка серебра позволила уйти с ханских казенных хлебов на свои собственные. Даже ремеслом обзавелся – стал на базаре бумаги переписывать. При такой жизни разве дорогой халат убережешь?
Теперь юноша неторопливо ворковал о чем-то с Юксудыр. Не надеясь на его сообразительность, Злат решил все-таки встрять, будто между делом. Правда, сделал он это, когда девушка уже покончила с шитьем и собралась уходить.
– Она мохшинская?
Илгизар был из Мохши, города, надежно укрытого от степи дремучими лесами. Возле самой Руси. Там после прихода к власти несколько лет отсиживался хан Узбек, пока его не выманили наконец в Сарай. Мохши тогда совсем почти столицей сделался. Теперь все в прошлом. Живет посреди своих лесов былыми воспоминаниями. Однако судьба переменчива. Кто знает, куда задуют капризные ветра истории? Хан Тохта больше к Укеку благоволил. Сам Узбек теперь новую столицу строит.
– Из Булгара она. Из-за реки. С лесов.
С лесов! Как будто Мохши в степи. Только в тех краях уж так повелось: все, что на правом берегу великой реки, которую обычно так просто и именуют на тюркский манер – Итиль, – это горы. Что по левому берегу – леса.
Между тем Илгизар весело продолжал:
– Я было тоже сначала подумал, что с наших краев. По хвостам. Их у нас только мордовки носят. Пулай называются. А вот имя не наше. Такие имена за рекой в ходу.
– Говорит-то по-вашему?