Швейцария на полкровати (рассказы и повести)
Шрифт:
Слишком хорошо разведчик подумал о поселковских. Те ненавидели дачников лютой ненавистью. Жили, горя не зная, многие годы. Сами по себе. Что хочу, то и ворочу. Вдруг полчища чужаков нагрянули.
Вокруг поселка до горизонта нарезали дачных участков. И закатилось тихое счастье. Машины снуют. Электрички толпами народ туда-сюда возят. Жизнь, как на вокзале.
Отсюда попытки деда упроситься на ночлег кончились плачевно. Даже наличие внучки не разжалобило аборигенов. А вокзальчик на ночь закрывался.
– Стрелять вас надо, куркулей!
– заругался дед.
– Что такое куркуль?
–
– Сволочь! И хватит вопросов, пошли к мамке!
Оно шесть километров пустяк для летнего времени. Не зимой в мороз. Правильно, если свои ноги, не протезы. И темнота сгущается. Как только солнышко, порядком подкузьмившее в этот день, зашло, сразу тучки набежали, весь небесный свет закрыли.
Дед, старый разведчик, не растерялся, принял единственно правильное решение - идти вдоль железной дороги. Рельсы блестят, путь указывают.
Юлька, внучка разведчика и дочь мамы-туристки, держится молодцом, не капризничает, наоборот, деда развлекает:
– Дед, знаешь, почему сначала видим молнию, а потом гром гремит? Ага, не знаешь! Потому, что у нас глаза впереди, а уши сзади.
Двигались они с такой скоростью, что пройденное расстояние увеличивалось в час по чайной ложке, соответственно - предстоящий путь уменьшался в таком же объеме. Протезы они ведь не родные ноги, сами не передвигаются, волочь надо.
Когда Елена, оповещенная ночным посетителем о путниках, бредущих из последних сил на дачу, прибежала к ним с ружьем на плече, картина имела следующую композицию. На Юльке висел до пят пиджак деда. Температура окружающей среды стояла на прохладной отметке. Дед в майке передвигался на четвереньках. Бодрости в протезах не осталось. Сам бы давно завалился где-нибудь под насыпью в кустах и спал бы до утра. Старому разведчику не привыкать. Но Юлька... Поэтому, вспоминая военное прошлое, сотни километров исползал в тылу врага, передвигался на четвереньках. Под майкой характерно оттопыривалось.
– Ты еще и пьешь!
– заругалась Елена.
Поллитровку дед купил в поселке, когда отчаялся устроиться на ночлег.
– Смотри, - достал бутылку, - только, расстреляй меня комар, для поддержания сил, всего граммов семьдесят пять выпил. Не соображаю, думаешь, че ребенок на шее?
Соображал, отпил не больше названных граммов.
– Ты зачем потащился сюда? Че стряслось?
– Дак, думал утро, оно - вечер, садик закрыт...
– И Юльку в этом грязном платье в садик повел?
– Че грязное-то?..
– Мам-мам, а дед не знает, что такое секс!
– Она у тебя, Ленка, такая умная стала. Пора ремешком поучить по одному месту.
– Вас бы обоих ремешком пора!
– А меня за что?
– закапризничала Юлька.
Елена не стала пояснять проект приговора, взяла дочь на руку, отца под руку, и пошла троица с ружьем на женском плече в сторону частной собственности, громко именуемой дачей.
ГОРСТЯМИ И КЛОПОДАВНО
Дед Петро справлял День Советской Армии. Давно уже в новейших святцах отсутствовал боевой праздник с таким названием, у деда, старого воина Красной Армии, он проходил исключительно под данной вывеской. И хотя на календаре красовалось 19 февраля, а не искомое 23-е, веселье
Дед Петро сидел на полу с гармошкой в руках и пел: "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед..." Продвигалась дивизия к месту кровопролитных боев за новую жизнь не торопясь. Только разойдется по пересеченной местности, как стоп, машина, слазь, шофер, не работает стартер! Причина, конечно, не в стартере - "что-то горло дырынчит, надо горло промочить". Благо, бегать далеко не надо, бутылка рядом стоит. Промочит певец голосовые связки, устранит вокальные помехи и по-новой растягивает меха "по долинам и по взгорьям".
В данном исполнении текст был каноническим, не подкопаешься. Тогда как в музыкальное сопровождение то и дело вкрадывалось вранье. Когда оно становилось вопиющим, дед Петро в сердцах отрывал пальцы от клавиатуры и возвращал песню на исходные позиции. К месту назначения - "Приморью" должен был добраться без помарок, дабы безошибочно взять "белой армии оплот".
Музыкально-боевые маневры происходили далеко за полночь, песня на колыбельную не тянула, дочь Елена маялась в соседней от музицирования комнате. Сказать отцу: "Заканчивай поход, пора спать!" - знала по опыту ничего не даст. А придумать, как по-другому прекратить продвижение войск, не могла.
...Родова у деда Петро была голосистой и певучей. В довоенные времена на свадьбе тетки как затянут на Бог знает сколько голосов "Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю", как поведут мелодию по душам односельчан, те про вино и закуску забудут. Будто околдуют Рыбаси, ничего не надо - пусть поют и поют... А дядька на баяне играет. Петро прилипнет к баянисту, глаз с его пальцев не спускает, и одно в голове: "Научусь так же, истинный Бог, научусь". А в будни приставал: "Дядя Андрей, научи!" Тот все откладывал...
В госпитале, очнувшись после ампутации ног, первым делом спросил:
– На баяне буду играть? Руки целы?
– Даже на рояле!
– Не, на баяне дядька обещал научить.
– Девок охмурять!
– подмигнула медсестра.
– Не, песни играть!
– застеснялся Петро.
– Будешь, солдатик. Обязательно будешь!
Но жизнь, расстреляй ее комар, понесла по кочкам только держись. Не до певучих черно-белых кнопок. Не раз сокрушался Петро: "Рано Гитлер, бисова кровь, войну открыл, ой рано. Не дал баян освоить. Сейчас бы жил не тужил..."
Приходилось инвалиду тужить. Всякое бывало. Одно время фотоделом подкармливался. Из аппаратуры фотокамера трофейная и ничего больше. А тогда не сейчас: щелк-щелк и без всяких проявителей-закрепителей огребай монету. Все в рукопашную. Денег на фотоувеличитель Петру где взять? Да и электричество до родной деревни еще не дошло. Как тот солдат, что из топора кашу варил, разведчик Петро одним фотоаппаратом обходился. При помощи системы зеркал, установленных в состыкованных трубах, солнечный свет залучал в темную комнату на самодельный увеличитель, с объективом от той же фотокамеры. Так печатал снимки со свадеб и других деревенских событий. И вздыхал. Будь в руках баян, королем бы жил, обрабатывая сельские праздники.