Швейк в денщиках у фельдкурата
Шрифт:
Он сунул фельдкурату под нос свою записную книжку.
— Видите: фельдкурат Матиаш умер неделю тому назад в «заразном госпитале в Врне. Есть от чего волосы на себе рвать. Не заплатил мне тысячу восемьсот крон и идёт в холерный барак соборовать умирающего, который к нему никакого отношения не имеет.
— Это было его долгом, милый человек, — сказал фельдкурат, — я тоже пойду завтра соборовать.
— И тоже в холерный барак, — заметил Швейк. — Вы можете пойти с нами, взглянуть, что значит жертвовать собой.
— Господин полковой ксёндз, — сказал настойчивый господин, — поверьте, что я в отчаянном положении. Война ведётся, повидимому, для того, чтобы спровадить на тот свет всех моих должников.
— Когда вас потянут на военную
— Сударь, я пришёл к вам по серьёзному делу, — продолжала гидра, обращаясь к фельдкурату. — Убедительно прошу вас запретить вашему слуге вмешиваться в наши дела и дать нам возможность их закончить.
— Простите, господин фельдкурат, — отозвался Швейк, — извольте мне сами приказать, чтобы я не вмешивался в ваши дела, иначе я впредь буду защищать ваши интересы, как полагается каждому честному солдату. У этого пана есть свой резон — ему хочется уйти отсюда самому, без посторонней помощи. Да и я не любитель скандалов, — я человек общества.
— Мне уже начинает надоедать, Швейк, — сказал фельдкурат, как бы не замечая присутствия гостя. — Я думал, что он нас позабавит, расскажет нам какие-нибудь анекдоты, а он требует, чтобы я рекомендовал вам не вмешиваться в его дела, несмотря на то, что вы два раза уже имели с ним дело. В вечер перед столь важным религиозным обрядом, когда все чувства свои я должен обратить к богу, он пристаёт ко мне с какой-то глупой историей о несчастных тысяче двухстах кронах, отвлекает меня от испытаний своей совести, от бога, и добивается того, чтобы я ему ещё раз сказал, что теперь я ничего ему не дам. Не хочу я с ним больше разговаривать, чтобы не осквернять этот священный вечер. Скажите ему, Швейк: «Господин фельдкурат вам ничего не даст».
Швейк исполнил приказание, рявкнув это в самое ухо гостю.
Настойчивый господин остался, однако, сидеть.
— Швейк, — сказал фельдкурат, — спросите его, долго ли он ещё намеревается здесь торчать.
— Я не тронусь с места, пока мне не будет заплачено, — упрямо заявила гидра.
Фельдкурат встал, подошёл к окну и сказал:
— В таком случае передаю его вам, Швейк. Делайте с ним, что хотите.
— Пойдём, сударь, — сказал Швейк, взяв незваного гостя за плечо. — Бог троицу любит.
Он быстро и элегантно повторил своё упражнение под похоронный марш, который барабанил на оконном стекле фельдкурат.
Вечер, посвящённый размышлениям, прошёл несколько фаз. Фельдкурат так благочестиво и пламенно стремился к богу, что ещё в двенадцать часов ночи по квартире разносилось его пение:
Когда в поход мы собирались, Слезами девки заливались…С ним вместе пел и бравый солдат Швейк.
В военном госпитале в соборовании нуждались двое: старый майор и офицер из запасных, бывший банковский чиновник. Оба они получили по пуле в живот и лежали рядом. Офицер из запасных считал своим долгом собороваться, так как его начальник, майор, желал принять соборование, и он, подчинённый, считал нарушением дисциплины не дать соборовать и себя. Благочестивый же майор делал это с расчётом, полагая, что молитва исцелит его немощи. Тем не менее, в ночь перед соборованием оба умерли, и когда утром в госпиталь явились фельдкурат со Швейком, аба воина лежали под простынями с почерневшими, как у удавленников, лицами.
— Эх, такого шику мы с вами напустили, господин фельдкурат, а теперь нам всё дело испортили, — досадовал Швейк, когда им сообщили в канцелярии, что те двое уже ни в чём не нуждаются.
И верно, шику они напустили. Ехали они в пролётке, Швейк звонил, а фельдкурат держал в руке бутылочку с елеем, завёрнутую в салфетку, и благословлял ею прохожих, с серьёзным видом снимавших шапки.
— Сзади-то, сзади.
Швейк звонил во-всю, извозчик хлестал лошадь. На Водичковой улице пролётку догнала рысью какая-то швейцариха, член христианского общества святой Марии, на полном ходу приняла благословение от фельдкурата, перекрестилась, потом злобно плюнула и крикнула:
— Скачут, как черти. Чуть не до смерти загнали, — и, запыхавшись, вернулась на своё старое место.
Звон колокольчика больше всех беспокоил извозчичью клячу, у которой с этим звуком, очевидно, были связаны какие-то воспоминания юных лет; по крайней мере, она беспрестанно оглядывалась назад и временами делала попытки затанцовать посреди мостовой.
Это и был тот «шик», о котором говорил Швейк.
Фельдкурат прошёл в канцелярию выяснить финансовую сторону соборования и подсчитал делопроизводителю госпиталя, что военно-медицинское ведомство должно ему, фельдкурату, около ста пятидесяти крон за освящённый елей и дорогу. Затем последовал спор на эту тему между главным врачом госпиталя и фельдкуратом. Фельдкурат, ударяя кулаком по столу, отчеканил:
— Не думайте, капитан, что соборование совершается на даровщинку. Когда драгунского офицера командируют на конский завод за ремонтом, ведь ему платят командировочные. Очень жаль, что те двое раненых не дождались соборования, а то бы я взял на пятьдесят крон дороже.
Швейк с бутылочкой «освещённого елея», возбуждавшей среди солдат неподдельный интерес, ждал фельдкурата внизу в караульном помещении. Один из солдат высказал мнение, что этот елей вполне годится для чистки винтовок и штыков. Молодой солдатик с Чехо-моравской возвышенности, который ещё верил в бога, просил не говорить таких вещей и не спорить о святых таинствах:
— Мы должны быть верующими христианами.
Старик-ополченец посмотрел на желторотого птенца и сказал:
— Ты думаешь, что вера сохранит твою башку от шрапнелей. Довольно нас дурачили. До войны приезжал к нам один депутат клерикал [19] и говорил о царстве божием на земле. Господь бог не желает войны и хочет, чтобы все жили в мире по-братски. А как только вспыхнула война, во всех костёлах стали молиться за успехи нашего оружия, а о боге стали говорить, словно о начальнике генерального штаба, который руководит всеми военными действиями. Насмотрелся я похорон в этом госпитале. А отрезанных рук и ног! Прямо возами возят.
19
Реакционер, считающий необходимым господство церкви в политической и культурной жизни страны.
— Солдат хоронят нагишом, — сказал другой, — а одежду с мёртвого надевают на живого. Так и идёт кругом.
— Пока мы не выиграем войну, — заметил Швейк.
— Этакая-то растяпа выиграет, — из угла отозвался отделённый, — На фронт бы надо таких, погнать вас на штыки, к чортовой матери, в волчьи ямы, против миномётов. Валяться в тылу умеет каждый, а вот помирать никому не хочется.
— А я всё думаю, как это шикарно умереть под штыком, — сказал Швейк. — Неплохо также получить пулю в брюхо, а ещё лучше, когда человека разрывает граната, а он смотрит и думает, почему у него ноги с животом находятся некоторым образом в отдалении от него. И так это ему странно, что он помирает от этого раньше, чем кто-нибудь успеет разъяснить ему это.