Сибирская амазонка

Мельникова Ирина Александровна

На пороге Иван оглянулся.

— Никита Матвеевич, казаков отпусти, а сам останься.

Англичанина предупреди, чтобы из станицы до тех пор ни ногой, пока все до конца не опишем. И ты, Гаврила, не уходи.

Разговор есть. — Он прошелся быстрым взглядом по фигуре молодого урядника и скрылся за дверью канцелярии.

Алексей склонился над трупом. То, что ему показалось поначалу грязью, на самом деле было мошкой, прилипшей к окровавленному телу.

— Надо же, сколько ее! — посмотрел он на атамана. — Выходит, даже у мертвого кровь сосут?

— Оне его не сосут, Лексей Дмитрич, — усмехнулся

Гаврила, — оне его сожрали!

— Как это сожрали? — поразился Алексей. — Такая мелочь?

— Мелочь, а жадная! — вздохнул атаман. — Мужики вон рассказывали, что он весь, как под шубой, был, так мошка обсела. Часа четыре он, видно, голяком висел, да ему и двух бы хватило. Шкура-то у него тонкая, городская…

— Постой, постой, — Алексей помотал головой, будто это могло прояснить положение. — Объясните наконец, что произошло с Голдовским? И почему вы так уверены, что это он? — Он с сомнением посмотрел на изъеденное, безобразно раздутое лицо трупа, слипшиеся от крови волосы. Понять, какого они цвета, было невозможно, разве что голову помыть?

Атаман молча положил на стол очки. Их стекла и оправа тоже были в крови, но они были явно те самые, с круглыми стеклами, которые Алексей лично видел на Голдовском еще в Североеланске. Крыть было нечем… Перед ним лежал окровавленный труп человека, принявший самую лютую смерть, с которой Алексею когда-либо приходилось сталкиваться.

— Все-таки поясните мне, что произошло на самом деле? — попросил он и опустил простыню на то, что несколько часов назад было мужским лицом.

— А что объяснять, — махнул рукой атаман, — тут испокон веку такое творится. В последнее время, правда, редко… — Он вздохнул и перекрестился на образ Николая-угодника, висевший в переднем углу. — Раздевают догола, если хотят с кем расправиться, и привязывают к дереву. Мошка прилипает сразу. Рот у этого, — кивнул он на труп, — тряпкой забили, чтобы криков не слышно было, а так человек, говорят, почище сохатого на реву голосит. Мало кто больше часа выдерживает.

От боли сердце заходится. Да и сам посуди, Лексей Дмитрич, собака за ногу хватит, и то заблажишь дурниной, а тут заживо кожу грызут… Мошка — тварь зловредная! Цапнет раз, ранка с неделю не заживает, а чешется как! Страсть прямо!

Алексей недоверчиво покачал головой.

— Не может быть! Она ж, как мак, мелкая?

— А ты, мил-человек, перед дождем в тайгу сунься, — подал голос один из мужиков, — только накомарник не надевай. Посмотришь тогда…

— Пока стрекоза на крыло не поднимется, спасу от нее нет, — чинно добавил второй, — лишь к середине лета полегчает, и только в сентябре исчезнет насовсем.

Сэр Корнуэлл поднялся со своего места. Щеку его подергивал нервный тик, но все-таки он держался молодцом и, вполне спокойно извинившись, объяснил, что ему нужно уходить. Караван готов отправиться в путь…

— Нет, ваша экспедиция останется в станице до особых распоряжений, — сказал Алексей по-английски и кивнул на дверь канцелярии. — Некоторые формальности, сами понимаете, но завтра, я думаю, мы вам разрешим с утра отправиться по вашему маршруту.

— О да, конечно, — словно гусак, закивал головой англичанин, — конечно, нет проблем! — Он склонил голову перед атаманом, затем кивнул Алексею и покинул станичное правление в сопровождении

своей верной стражи, которая за все это время не заявила о себе ни единым словом.

— Никита Матвеевич, — Иван появился на пороге канцелярии, за ним виднелось красное и потное лицо Перетятьки.

Видно, шевелить мозгами в разговоре с полицейским оказалось гораздо тяжелее, чем корчевать пни на своем участке, — распорядись насчет трупа. Надо отправить его в губернию, а пока определи его в ледник, если таковский имеется.

— Имеется, — вздохнул Шаньшин, — у меня на рыбозаводе. — И справился:

— Долго ему лежать?

— Пока не получим распоряжений от начальства, — пояснил Иван. — Если нет родственников, возможно, позволят здесь похоронить. — Он смерил взглядом мужиков, потом повернулся к старосте:

— Ладно, с вами все понятно! Езжайте домой, но далеко не отлучайтесь из деревни, вдруг еще какие вопросы появятся.

— Да мы ничего… Да мы завсегда… — Перетятько вытер ладонью пот со лба и приказал мужикам:

— Поехали! — и поклонился Ивану. — Храни вас бог, Иван Лександрыч! А то мы сперва всполошились, вдруг не поверят…

— Что ж не поверить, поверим, — заметил глубокомысленно Вавилов, проводил взглядом хохлов и взял из рук Алексея несколько исписанных листков бумаги — протокол осмотра тела, пробежался по нему глазами, крякнул многозначительно и посмотрел на Шаньшина. — А теперь побеседуем с тобой, Никита Матвеевич, и с тобой, Гаврила Никитович!

Гаврила подошел и сел рядом с отцом, а Иван опустился на соседний с Алексеем стул. Теперь они сидели друг против друга — хозяева и гости, два сыщика и два подозреваемых, если не в убийстве или в соучастии, то в укрытии некоторых важных обстоятельств, которые могли бы предотвратить это преступление…

Иван заявил об этом прямо, без обиняков, отчего Гаврила опустил глаза в пол, а Шаньшин побагровел.

— В чем ты нас подозревать, Иван Лександрыч? — произнес он с вызовом. — Государеву службу мы исправно несем! Только награды имеем, ни в чем скверном отродясь замешаны не были!

— Никита, я тебя безмерно уважаю. — Иван смотрел атаману прямо в глаза, и тот не выдержал, отвел взгляд. А Вавилов продолжал:

— Неужто я бы приехал к тебе погостить, если б знал, что ты негодяй?

Отец и сын молчали.

— Ты вот скажи мне, Гаврила, — обратил Иван свой взор на Шаньшина-младшего, — где ты сегодня сподобился в коровье дерьмо залезть? Глянь на сапоге…

Гаврила с недоумением уставился на Вавилова.

— А я почем знаю?

— Почем? — передразнил его Иван. — А мы вот с Алексеем Дмитричем точно знаем, где ты отметился! Сымай сапог, — приказал он внезапно.

И когда окончательно растерявшийся Гаврила подал ему сапог, язвительно усмехнулся.

— Помнишь, Никита, сам рассказывал, как вы по сакме врага выслеживаете? Твоя наука нам изрядно пригодилась. — Он показал Алексею подошву. — Что я тебе говорил. Подковка один в один… — Он щелкнул пальцем по колодке. — И след один в один, даже проверять не надо, у меня глаз, что алмаз… — Он полез в карман и вынул сплющенный кусочек свинца. — Одно только смягчает вашу вину, господа хорошие, что зла нам не желали, и в нас ты, Гаврюха, стрелял не по злобному умыслу, а чтоб припугнуть городских баглаев.