Сибирская Вандея
Шрифт:
Среди прочих неожиданно пропала где-то за Новониколаевском баржонка – паузок, номер сто четырнадцать, груженный мукой и иным грузом, в том числе большим количеством колючей проволоки, бог весть зачем отправленной из Барнаула в северные палестины (говорили, что колчаковцы собираются под Обдорском организовать громадный концлагерь для пленных красноармейцев, на манер страшного архангельского Мудьюга, – может, и так).
К паузку был приставлен водоливом еще крепенький старичок, по царскому паспорту именовавшийся Христианом Христиановичем фон Граббе, а среди
Занесла нелегкая мучной паузок не куда-нибудь, а именно в речку Чаус. Прибила речная волна сто четырнадцатый к берегу, в заросли тала, на полпути между Скалой и Колыванью.
Там и отдал якорь Крестьяныч.
Несмотря на аристократическую немецкую фамилию, старичок был не гордым и умел поддерживать отношения с неотесанным и грубым российским мужичьем.
Встав на чалки, Крестьяныч побывал в Колывани и оттуда воротился не с кем иным, как с Михаилом Дементьевичем Губиным. Долго сидели в рубке и беседовали вполголоса, а после Губин прихватил с собой единственного Крестьянычева матроса и уехал. Поздней ночью к месту стоянки паузка прибыло несколько подвод, груженных тесом. Губинские возчики тщательно прикрыли все мучные кули на барже тесинами. Получилось, что баржа гружена не мучкой, а лесом. Кому интересно? Никому.
Близился ледостав.
Земско-колчаковская власть благоразумно мало-помалу исчезла из Колывани, из Скалы, Вьюнов, и вскоре наступил некоторый период междувластья. Тут опять понаехали к баржонке подводы, груженные лесом, теперь уже круглым, и десятка два мужичков. Мужички дружно взялись за дело и мигом поставили зазимовавшему водоливу добротный сруб. И еще – баню. И – конюшню-завозню.
Главный из добротных мужичков поздравил Крестьяныча с новосельем:
– Вот и заимка готова. Живи не тужи, милый человек… А мы к тебе наезжать будем на зимнюю рыбалку.
Пришла зима.
Раз в неделю наезжали сюда рыбаки. Разные были, со всей округи, любители подледной рыбалки… Бывало, наведывались из Новониколаевска, и даже из Томска.
Не столько рыбку ловили, сколько беседы вели.
И тоже – о разном беседовали.
Приезжал человек и от Губина – привозил инструкции и предостережения: как себя вести в случае, ежели кто наедет из рыбацкого племени.
Скалинские губинцы носили Крестьянычу кружки мороженого молока, баранину, гусятину.
И старичок жил, не тужил.
Однажды с губинской запиской прибыла специальная «военная инспекция» – председатель Вьюнского Кредитного товарищества экс-подполковник Комиссаров, бывший штабс-капитан Некрасов, лечивший несуществующую рану у доктора Соколова, и завхоз больничный Гришин – родня бывшего главкома доколчаковской «Директории» Гришина-Алмазова.
Они детально ознакомились с содержимым некоторых ящиков, хранившихся в укромных местечках судна, под еланью, а увидев колючую проволоку, пришли в восторг.
Подполковник Комиссаров проявил стратегическую дальновидность:
– Это богатство, господа! В позиционной войне колючая проволока открывает большие оборонительные
– «Смешались в кучу кони, люди…» – продекламировал Крестьяныч, до этого скромно молчавший.
– Вот как?! – родственник бывшего главкома широко открыл глаза. – Простите, пожалуйста… С кем имею честь?… – И с удивлением взглянул на огрубевшие, шкиперские руки Крестьяныча.
Водолив улыбнулся.
– Эта проволока, господа, предназначалась для некоторых особых мероприятий бывшего правительства. К сожалению, история не обеспечила… Что же касается лично моей персоны – право, это не столь важно…
– Инкогнито? – тоже улыбнулся экс-подполковник Некрасов. – Что ж, дело ваше, во всяком случае очень рад видеть на этом весьма ответственном посту интеллигентного человека…
«Инспекция» отбыла восвояси в преотличном настроении.
А Крестьяныч стал накладывать латку на сапог…
К сожалению, ни Губчека, ни водная Орточека не расшифровали для потомства интересную фигуру Крестьяныча, от которого остался только паспорт на имя фон Граббе. Интеллигентный водолив исчез из поля зрения действовавших лиц так же внезапно, как внезапно было его появление на полдороге между Скалой и Колыванью…
Весна наконец вступила в свои права. Кончились бесконечные отзимки и утренники.
«Рыбаки» стали появляться все чаще и чаще.
Тут были не только местные людишки, которым Губин помог компенсировать за счет груза паузка сто четырнадцать ущерб, нанесенный продотрядами, но и некие горожане – новониколаевцы и томичи, увозившие с собой кулечки-пудовички…
Михаил Дементьевич иногда сам наведывался к Крестьянычу и держал себя по-хозяйски. Получилось, что баржа, со всем ее содержимым, окончательно перешла в губинскую собственность, а Крестьяныч превратился в приказчика. Такое положение перестало нравиться Крестьянычу, и он запротестовал.
– Уважаемый Михаил Дементьевич, – вежливо сказал однажды Крестьяныч, – это… не тово.
– Чего – «не тово»? – насупился Губин.
– Мы как сговаривались? Мучка-то моя…
– Твоя?! – перебил Михаил Дементьевич и уставился на Крестьяныча с невыразимым удивлением. – Твоя, говоришь, мучка-то?… Ты землю пахал? Ты боронил, сеял?… Вот не знал!.. Так… Ну чего ж тебе надо, хлебороб? Сказывай…
Крестьяныч заявил, что он не против расходования муки со «своего» паузка, но требует компенсации английскими стерлингами.
– Какие у меня гарантии, Михаил Дементьич, что в случае провала всей вашей… затеи я не останусь на бобах?
Губин еще больше насупился, отвернулся от Крестьяныча и долго молчал… Наконец поднялся с табуретки.
– Добро… Подсчитать, сколь муки по моим спискам да цедулкам расходовано…
– Уплатите, Михаил Дементьевич?
– Обязательно уплачу. Фунтами хотишь?… Чо ж… пущай будет фунтами. Добро, добро…