Сибирский аллюр
Шрифт:
– Ты – царь, – осторожно отозвался Феодосии. – И тебе царем еще долго оставаться. Твой младшенький сынок, Димитрий, еще в колыбели лежит. Дозволь ему под твоим крылом вырасти. Тогда и посмотришь, что из него станется.
– Димитрий-то от седьмого брака, – возразил царь, поморщившись. – Не может он на трон рассчитывать.
– Коли ты здоров и силен будешь, законы прежние и изменить можно.
– Вот то же самое и Бориска Годунов с Вельским поют, – царь устало прикрыл глаза. – Но я-то болен…
Посмотри на меня внимательно, Феодосии.
И Иван внезапно засмеялся. Безумный, захлебывающийся смешок, от которого содрогнулся даже невозмутимый Феодосии.
– Нет, не убьют они меня! С тех пор как я на свет появился, вечно кто-то на жизнь мою покушался, но я всех заговорщиков подлых насквозь вижу, мне сопротивление оказывать бесполезно.
– Успокойся, государь, прошу тебя, – бросился к нему духовник. – Не думай о злом. Ну, зачем лекарям травить тебя?
– Так ведь бояре их на это подбивают! Многих я из них изничтожил, чванство их укрощая. Они словно змий о семи головах, бояре эти. Одну голову отрубишь, новая тут же отрастает. Не удалось мне семя их гнилое все повывести. Феодосии, я окружен врагами и татями подлыми!
Он хотел слезть с постели, но ноги отказали ему, и Иван рухнул на пол. Феодосии бросился государю на помощь и с ужасом увидел, что царь впал в беспамятство. Духовник кинулся к дверям, созывая слуг. Кирилл Чартков с двумя стрельцами уложили царя в постель.
– Что… – с трудом спросил Иван. – Что это было, Феодосии?
– Да плохо тебе сделалось, государь, – вздохнул монах. – Сна тебе не хватает.
– Сна… да… – прошептал царь. – Вот только чтоб кошмары не видеть. Пусть лекарь Якоби придет. Англичанин толк в снадобьях знает, пусть зелье мне сонное смешает. Он верен мне, знаю. Что думаешь, отче?
– Доктор Якоби – человек честный, – согласился Феодосии. – Его тебе бояться не надобно, – он повернулся к дверям. – Я велю послать за ним.
– Да скажи, пусть слугу с собой возьмет, чтоб снадобье сначала испробовал. Чтоб я уверен был… Понимаешь?
– Понимаю, государь, – проговорил монах. Лица Феодосия Иван сейчас видеть не мог, как и взгляда, на него брошенного. Взгляда, в котором читались ужас и сожаление.
Колокола московские голосили заполошно, когда мчались сани по Красной площади к Спасским воротам.
– Кто вы? Что надо? – подозрительно спросил огромный бородатый стрелец.
Иван Кольцо, правивший первыми санями, протянул стрельцам письма. Одно, скрепленное печатью строгановской, а второе – от казацкого атамана Ермака Тимофеевича, с трудом написанное отцом Вакулой.
– Черт бы все побрал, – сказал Ермак, вручая послание Ивану Кольцо. – Хуже наказания и не придумаешь. Лучше бы я пешком Пояс Каменный еще раз прошел, чем такие письма наговаривать! Береги его, как девку на выданье, потому что еще раз я с Вакулой письма
Письмо, скрепленное строгановской печатью, было написано Никитой и адресовалось князю Ивану Шуйскому. Князь в ту пору ходил у царя в любимцах, вот и сообщал ему Никита Строганов, что по приказу государеву земли Мангазейские почти все покорены уже. Пусть простит государь прежние грехи казацкие, ибо знатно уже потрудилась ватага вольная во славу Отечества.
Иван Кольцо и остальные казачки ждали на внутреннем кремлевском дворе. Наконец, появился слуга широкомордый и велел к князю Шуйскому подниматься. Сани Кольцо решил оставить под охраной товарищей, а то знаем мы этих воров московских, из-под носа государева добро растащат…
– Государь наш батюшка изволил принять вас, – сказал Шуйский неохотно. – В ножки ему бросайтесь и морд разбойных не кажите, на царя глупо пялясь.
Кольцо переглянулся с друзьями. Что-то царь решит? Сущее убийство в Москву отправляться было! Сами согласились головы на плаху подставить!
Смолк колокольный звон. Разнеслось по Кремлю пение монашеское. А потом двери тронного зала распахнулись, и вошел царь Иван Васильевич. С полдюжины ближних бояр следовали за государем.
Лишь дня два назад мучила царя слабость и дурнота. Но сейчас чувствовал он себя заново родившимся после славного отдыха, хоть и опирался тяжело на посох, три ступени к трону без посторонней помощи одолел. Князь Шуйский выступил вперед.
Тихо прошептал что-то на ухо царю, Кольцо так и не понял, что князь сказал. Как и было приказано, казаки при появлении государя рухнули на пол, ожидая, когда заговорит с ними Грозный.
– Поднимитесь, – казалось, уже целая вечность прошла, и вот царь заговорил с Кольцом. – Вот ты и попался в сети, Иван Кольцо, бляжий сын. Три года уж с тех пор миновало, как к смерти я тебя приговорил. Помнишь? После налета вашего подлого на Сарачинск, когда хан ногайский с жалобой ко мне обратился, потому что крепость вы его пограбили да разрушили, – Иван Васильевич говорил совсем негромко, с обманчивой лаской в голосе, что опаснее была крика его. – Конечно же, ты все помнишь, душегуб и лихоимец!
– Милостивец ты наш… – задохнулся Кольцо, но царь не дал ему договорить.
– А ты? – повернулся он к сотнику Сашко Бустыне. – Тоже был, небось, в Сарачинске?
– Да, государь. И там был тоже. А сейчас вот с атаманом нашим Ермаком Тимофеевичем по призыву Строгановых Мангазею воюю. За дело святое…
– Слыхал, Шуйский? – царь пристукнул посохом по полу. – Теперь это святым делом называется! По призыву Строгановых! А чего ж не от имени моего?
– Так ведь для тебя ж ханство Кучумово завоевывали, государь, – смело возразил Кольцо. – Чтоб царство твое больше и богаче стало, чтоб вера православная торжествовала повсеместно. Смилуйся, прочитай, что Ермак Тимофеевич отписал тебе, и тогда увидишь, правду мы говорим…