Сибирский аллюр
Шрифт:
Машкова найти было несложно. Ермак осторожно обошел музыкально похрапывающего отца Вакулу, с усмешкой взглянул лишь на бесово безобразие – мордой Кулаков по-прежнему вжимался в образ Спаса на хоругви. И через пару шагов Ермак заметил завернувшегося в попону Машкова.
Атаман замер, с ужасом глядя на старого своего боевого товарища. Рядом с Иваном, под той же попоной, лежал «Борька». Оба были обнажены. Лежали, тесно прижавшись друг к другу. Ничего больше в темноте Ермак, разумеется, разглядеть не смог, он просто стоял
Молча, придавленный открывшимся ему, смотрел Ермак на товарищей. Он не кричал, не хватался за попону, за ногайку, которую по-прежнему носил за поясом. Нет! Он задыхался от безмерного разочарования, от захлестнувшей его печали. Друг, в котором он так заблуждался. Казак, который любит по ночам парнишку… это казалось столь непостижимым, что Ермак даже позабыл о своей жестокости.
«Я брошу их умирать здесь, – только и подумал он. – Пусть погибнут с честью в битве кровавой. Повесить-то мне Машкова и Борьку нелегко будет. Я не стану им помогать, когда татары налетят. Эх, Иван, Иван, и как ты только поступить-то так мог?»
Ермак отвернулся, подошел к отцу Вакуле и дернул его за нос. Поп, всхрапнув, подскочил на земле, мигом припомнив об огненном знаке на ягодице, и суматошно замолотил кулаками. Ермак крепко ухватил его за руки и усадил на землю.
– Это я, Вакула Васильевич, – негромко прошептал атаман.
– Ермак! – сразу же успокоился священник. Чудесное знамение дважды выдержать было бы трудновато, к тому же чудо болезненное, и прихожанам его все-таки не покажешь. – Что? Что случилось? Твой план битвы изменился?
– Добром прошу, на реку возвращайся, – негромко приказал Ермак. – А здесь ты наверняка погибнешь.
– А как же ребятки?
Ермак молчал, и молчание это было красноречивей любого ответа. Священник помотал кудлатой головой.
– Я ж их пастырь, – вздохнул он. – И я должен оставить их одних? Они под святыми знаменами бороться с басурманами вышли. Ермак Тимофеевич, за кого ж ты меня принимаешь?
– Значит, я трех товарищей зараз потеряю, – поник Ермак. Слова с трудом давались ему. – Я не знаю, что делать мне.
– Трех? – спросил поп настороженно. Вдалеке на востоке появились первые всполохи света, прочертившие черное небо. Начинался новый день. Робко пока начинался.
– Я волком одиноким теперь буду, Вакула, – Ермак поднялся на ноги, оглянулся на Машкова и Борьку. В темноте отсюда их было совсем не видно. «Как я заблуждался, – горько подумал он. – Они должны умереть. Честь казацкая дороже жизни стоит…»
Он пошел к берегу, сел в челнок и поплыл к казачьей флотилии. Там атамана уже дожидался Лупин.
– Видел Борьку-то?
– У Машкова он! – выкрикнул Ермак. – И с Машковым навек останется!
– Так он и в самом деле через реку переплыл?
– Да! Вот ведь как торопился
– И… и ты вот так просто оставил их умирать? – прошептал в ужасе Лупин.
– Возвращайся на свою лодку и к своему алтарю! – страдальчески поморщился Ермак. – Тебе-то что, старый, дергаться? Ты у нас дьяк и коновал, но казаком отродясь не был! Оставь меня в покое, старик!
Пушкари уже высадились с тремя своими пушечками на землю и сейчас готовили к бою ядра и порох.
На горизонте свет, наконец, победил ночь, ярче сделалось небо, день скользил по зеленой степи. И в первых лучах солнца стал виден воинский стан татарский.
Шатры из грубо выделанных шкур, море коней, дымок сотен костров, лес копий.
Князь Таузан уже приказал воинам готовиться к скорому бою. Маметкуль ожидал ниже по Тоболу.
План Ермака отвлечь татар провалился. Кучумовы всадники были повсюду.
– Возвращаться будем? – спросил Кольцо. С ладей понеслось пение хоралов. Новый дьяк, Лупин, стоял у алтаря и пылко молился. Слезы текли по дрожащему, усталому лицу.
«Дочушка, – думал он с отчаянием. – Это конец. Ты знала это и стала женой Машкову… Храни вас Господь, ребятушки…»
– Возвращаться? – переспросил Ермак и гордо покосился на своих сотников. – А что, есть на свете такое слово, братцы? Я такого не слышал! Вперед – вот это по-казачьи!
С громким пением высаживались казаки на берег Тобола. К ним уже летели на маленьких быстрых лошадках всадники князя Таузана.
Глава десятая
СТРАШНЫЙ БОЙ
Машков проснулся только тогда, когда рядом с ним, кашляя и чертыхаясь, отец Вакула взялся устанавливать хоругвь с ликом Спаса.
Машков быстро натянул попону на себя и Марьянку.
– Утро доброе, батюшка, – улыбнулся он. – Чего с утра пораньше шумишь?
– Жратва наша походная убьет меня когда-нибудь! – пожаловался пастырь беспутных душ казачьих. – У меня в кишках точно черти резвятся! Подъем, казаки! День победы грядет! Аллилуйя!
В беззлобной перебранке друг с другом, заменявшей воинам утреннюю зарядку, никто и не заметил, как под попоной торопливо одевалась Марьянка. А когда ее увидели, перед казаками вновь стоял стройный, как тростиночка, посыльный «Борька». Машков все еще бегал по «крепостце» полуодетый, а лицо светилось счастьем. Счастьем ночи, исполнившей все его мечты, наполнившей блаженством его жизнь, радостью более сильной, чем медленно подползающая к ним смерть.
– Вон они, татары! – крикнул он. – Будьте внимательны, братцы! Пусть подойдут поближе, тут мы и пальнем так, что они точно подумают – земля-де их носить отказывается! Только спокойно, други, только спокойно!