Сибирский эндшпиль
Шрифт:
Мак-Кейн махнул рукой на площадку для прогулок.
– Так что, сегодня вечером это будет у всех на устах?
– Нет, далеко это не уйдет.
– То есть?
– А так лучше.
Они направились к двери, ведущей в проход между блоками А и В. Андреев, повернув голову, пристально поглядел на Мак-Кейна, будто взвешивая что-то в уме. Наконец он сказал:
– Кажется, вы - человек твердых убеждений. У вас свое представление о вещах.
Мак-Кейн сунул пуки в карманы.
– Некоторых вещах - да. Не знаю... Что вы имеете в виду?
– Те вещи, о которых вы спорили с Ноланом. У вас сильные идеалы.
– Я никогда не думал о себе, как об идеалисте.
– Принципы, может быть?
– Может быть.
Андреев поколебался
– Я уважаю это. Любой, кто хоть чего-то стоит, должен уважать это. Но, знаете, меня тревожит, что вы, наверное, очень уж скверно думаете о России, - прежде чем Мак-Кейн успел ответить, он заторопился.
– Вы многого не знаете. Мы гордимся нашей страной, как и вы. Как и вы, мы старательно трудились и много вытерпели, чтобы сделать ее такой, как она есть. Мы превратили нашу Родину из задворков в одну из мировых держав, и расширили свое влияние на весь мир - и даже в космос. Вы должны помнить и о многом положительном, чего мы добились. Творчество. Наша история, наше искусство... Россия родила мастеров слова и мысли, которые повлияли на весь цивилизованный мир, как никто другой. Русские прославили музыку и балет, и в то же время - живопись, архитектуру. А наше гостеприимство и дружба! Вы знаете, что образованные русские ценят выше всего? Хороших друзей и хороший разговор. Ничто в мире не сравнится с верностью русских близких друзей. Побывали бы вы у нас дома на вечере, когда полна комната друзей, и за беседой с водкой и закуской засиживаемся заполночь. Или я сижу дома один, в три часа ночи звонит телефон, это мой друг Виктор, которого я знаю сорок лет, а он говорит мне: "Евгений, у меня беда, и мне надо с кем-то поговорить. Я сейчас приеду?". Или Олег: "Я думал над тем, что ты сказал на прошлой неделе. Мы должны обсудить это". И что я делаю? Ставлю воду, кипячу чай. Где вы найдете такое в Нью-Йорке? Нет, там мне нужно вставать и идти на работу, и все время преуспевать и делать деньги, деньги, деньги, или улыбаться боссу, которому хочется дать под зад ногой, за что он вышвырнет меня на улицу и я буду спать под фонарем. Ведь так?
Они дошли до улицы Горького, и повернули, чтобы войти в блок В со стороны "главного" входа.
– Нет, вы не поняли.
– ответил Мак-Кейн.
– У меня нет никаких проблем с русскими. Я уважаю все, чего требуют русские традиции - все, о чем вы рассказывали. Но сегодняшняя политическая система - она чужда всему этому. Это не настоящая Россия.
– Да, мы тоже сделали немало ошибок, это так, - согласился Андреев. Особенно во времена Сталина. Согласен, мы все еще слишком бюрократичны. И эта паранойя по отношению к иностранцам. Видите ли, русские очень беспокоятся о том, что подумают о них другие люди. Для нас невыносима мысль о том, что мы предстанем в плохом свете или какое-нибудь сравнение будет не в нашу пользу. Как хозяйка, которая без ума от своего дома, и не впустит внутрь никого, если там неприбрано. И нас еще очень огорчают многие вещи. Поэтому мы и прячем себя от всего мира. Но это меняется. Когда-нибудь мы покажем миру. Я уже не доживу, наверное... но это случится.
– Что ж, когда это случится, я вздохну с облегчением.
Они немного прошли в молчании. Потом Андреев продолжил:
– Это кино вчера - там был мой отец, с армией Конева, которая соединилась с американцами в Германии. Несколько месяцев шли разговоры, что теперь они будут драться с американцами. Отец рассказывал, что некоторые солдаты плакали, когда слышали это. Они не могли понять, зачем.
– Жизнь может быть безумной.
– А вы ее понимаете?
– Я устал пытаться. Я просто верю, что когда должен - платишь, когда тебе должны - берешь, что имеешь - защищаешь, если можешь помочь помогаешь. А в остальном занимайся своим делом и оставь других в покое.
– И вы не хотите разрушить Советский Союз?
– Нет. Если только он не попытается разрушить нас.
– А если вы решите, что он вот-вот попытается? Вы нанесете превентивный удар?
Мак-Кейн
– Как Майскевику?
– Нас учили, что капиталисты начнут последнюю, отчаянную войну, они выйдут из своего последнего окопа и попытаются спасти себя, но не покорятся неизбежному триумфу мирового социализма.
– Посмотрите на Китай, Японию и всю остальную Азию и расскажите мне про триумф мирового социализма еще раз. Мне кажется, что все наоборот - и в окопах сидим не мы. А впрочем, может быть, мы точно так же думаем о вас.
Андреев грустно покачал головой.
– Нет веры, нет веры, - вздохнул он.
– Почему всегда получается так? Знаете ли, я однажды слышал историю про двух потерпевших кораблекрушение. Они спасались на деревянном сундуке, полном воды и съестного, в море, полном акул. Но чтобы залезть внутрь сундука, нужно было одному из них спуститься в воду. А у них было весло, так что второй мог отгонять акул. Но если бы он не отогнал акулу и позволил бы, чтобы его товарища съели, он бы один остался с сундуком, полным еды. Они оба знали, что если поверят друг другу, то, может быть, выживут оба. А если с едой останется только один, то он-то выживет наверное. И ни один из них не прыгнул в воду, потому что они не доверяли друг другу. И они умерли от голода, оба, на сундуке, полном снеди.
– Андреев посмотрел на Мак-Кейна.
– Здесь та же проблема. Как ее решить?
Мак-Кейн задумался.
– Я думаю, прежде всего надо решить, кто из нас акула.
Они остановились на площадке перед блоком В. Мак-Кейн посмотрел на привычную картину, потом его взгляд вернулся к Андрееву. Он неожиданно удивился: за что мог попасть в такое место такой, казалось бы, безобидный человек?
– Что вы сделали, чтоб попасть сюда?
– А, это смешная история... Семьи у меня не осталось, и я вызвался добровольцем, когда колония заселялась. Но им не понравилось кое-что из того, что я говорил, и вместо того, чтобы отправить меня обратно, они заперли меня здесь. Подрывной элемент - вот как меня назвали.
– Немногие в вашем возрасте попадают в космос.
– Ха! Насколько я помню, меня это не беспокоило. Забавно. Я даже не помню, как следует, полет. Кстати, и многие другие чувствовали себя так же. Как во сне.
– Он сделал паузу и потер виски.
– Даже если я просто вспоминаю об этом, и то очень утомляет. Да мне все равно уже пора отдыхать. Я уже не молод, не то, что вы... Если вы позволите, я, наверное, пойду.
– Конечно. Спасибо за разговор. Доброй ночи.
Андреев скрылся в камере. Мак-Кейн заметил Скэнлона и Ко за одним из столов, и направился к ним. Это могло быть плодом его воображения, но несмотря на слова Андреева о том, что сплетня не распространится, он чувствовал: множество глаз следит за ним; слишком многие отводили взгляд, когда он оглядел площадку.
– Как дела у Андреева?
– спросил Скэнлон.
– Он всегда казался мне очень одиноким человеком. Поэтому он много говорит, а я слушаю. Он приехал сюда только потому, что внизу у него нет семьи.
– Мак-Кейн обвел рукой площадку.
– Может быть, теперь все они - его семья. Я не думаю, что он когда-нибудь задумывался о возвращении.
– Да...
– Скэнлон с интересом посмотрел на Ко.
– А ты когда-нибудь задумывался о возвращении?
– Нисколько.
– Ко набивал свою длинную обкуренную трубку смесью табака и травок, которую он обычно курил.
– В этом нет смысла. Кроме того, там, откуда я прибыл, не все считают то, что я совершил, почтенным поступком.
Ко никогда не говорил, откуда он считал себя родом.
– И это очень важно, конечно. Возможно, что там мне пришлось бы значительно хуже, чем здесь.
– А ты не хочешь внести свою лепту в то, что многие называют век Азии?
– поинтересовался Мак-Кейн. Ко с шумом раскурил трубку.
– Возможно, я уже сделал это.
Он несколько раз затянулся, и его усилия были вознаграждены облачком ароматного дыма, который он выдохнул в воздух.
– А что ты сделал?
– настаивал Мак-Кейн.