Сибирский ковчег Менделеевых
Шрифт:
Так что судите сами. Да, еще добавлю, лично у меня особый интерес имеется к российской литературе, поэзии, а все наши литераторы как раз в столицах живут. Мне батюшка мой рассказывал, будто и у нас в Тобольске были когда-то свои поэты, но все из числа ссыльных. Как им срок наказания к концу подошел, то все, как один, обратно подались. Вот и судите сами, каково нам тут жить в глуши и неведении…
– Как тут не согласиться, все это, как говорится, невооруженным глазом увидеть можно, – согласился Менделеев. – Только вот мне здесь, находясь на государственной службе, неизвестно сколько оставаться придется, а потому не берусь даже мечтать о том, чтоб перебраться куда-то. Все от моего начальства
– Весьма благодарен, – протянул ему руку для пожатия Василий, но пока об этом говорить рано, еще гимназию закончить требуется. Говорят, будто бы у нас готовятся старшие классы открыть. Так ли это?
– Да, директор только об этом и говорит. Потому товарищ мой, которого вы изволили на концерте видеть, пока без должности в ожидании находится. Только ему родители помощь оказывают, а мне вот нечего ждать, на собственные харчи рассчитывать лишь приходится, – горестно улыбнулся он. Но ничего, глядишь, выдюжу, наш брат к хлебосолам не привычный и простой пище рады.
В это время Маша, не принимавшая участия в их разговоре, подошла к своей бабушке и шепотом что-то спросила у нее, та в ответ согласно кивнула. После чего девушка вышла в другую комнату, и вскоре оттуда раздался ее звонкий голос:
– Прошу всех к столу пожаловать.
Василий подхватил хотевшего было отказаться от угощения Ивана Павловича под локоток и провел его в столовую, где уже были приготовлены различные угощения, включая чай в дымящихся стаканах, о чем Менделеев давно скучал. К его удивлению, там уже находился незнакомый ему мужчина и рядом с ним женщина неопределенного возраста.
– Это наш дядюшка Яков, брат отца и супруга его Агриппина Степановна, – с легким вздохом пояснил Василий. Те лишь кивнули в сторону гостя и принялись за свой обед.
Василий с Иваном Павловичем устроились на противоположной стороне стола, а Маша в это время отдала какие-то распоряжения прислуге, стоявшей в дверях, и лишь после этого присела рядом с ними.
– Наша бабушка, как и отец, обычно обедают отдельно, так что их ждать не станем.
Яков с женой вскоре закончили свою трапезу и ушли к себе, а молодые люди, оставшись одни, долго говорили о перспективах дряхлеющего Тобольска и других сибирских городов. Запоздавший обед и разговоры за столом затянулись дотемна и Менделеев, не имевший часов, поздно спохватился, когда уже зажгли свечи.
– Извините, но я вынужден откланяться, – с сожалением произнес он, поднявшись.
Уже выйдя на улицу, он вдруг ощутил свое одиночество и тут же подумал, когда он вновь увидит запавшую ему в душу и неожиданно ставшую дорогой и близкой Машу. Похоже, она тоже проявляла к нему симпатию, хотя тщательно скрывала это от него. Так где-то неделю, если не больше, он только и думал, какую найти причину для вторичного посещения дома Корнильевых. Выручил его и на этот раз Василий, который как-то, дождавшись окончания занятий, ожидал его в коридоре и, обменявшись рукопожатиями, предложил:
– Мы в ближайший воскресный день собираемся с сестрой покататься на беговых санках по Иртышу. Там в эти дни весь город собирается, гонки на реке устраивают. У нас тоже для этих целей выездной жеребец имеется. Что скажете?
– Да мне как-то неловко, – вновь робко ответил Иван Павлович, – боюсь лишним оказаться.
– Да вы что? Сама Маша просила пригласить вас. Нет уж, коль приглашаем, соглашайтесь. А коль откажитесь, то и меня тем самым обидите.
Ивану Павловичу не осталось ничего другого, как дать свое согласие.
Глава
В назначенный день Менделеев в положенное время звонил в дом Корнильевых и навстречу ему вышел уже готовый к прогулке Василий. На нем была короткая куртка, опушенная мехом по обшлагам, на голове меховая папаха и высокие сапоги на меху. Ивану Павловичу осталось только позавидовать его наряду, поскольку сам он был одет в неизменную шинель, с фуражкою на голове.
Василий критически оглядел его, но ничего не сказал и предложил пройти во двор. Там уже стоял наготове запряженный возок, на облучке сидел кучер в огромной шапке на голове, а его шубейка была перетянута красным кушаком. Запряженный в санки породистый жеребец рыжей масти упорно рыл копытом припорошенную снежком землю. Вслед за ними во двор вышла Маша, радостно улыбнувшись гостю, первой заняла в санях место. Василий и Иван Павлович устроились по бокам. Ворота были открыты и они без задержки выехали на полупустую улицу, а оттуда прямиком на реку.
Вот там-то было небывалое оживление: и в ту и в другую сторону проносились запряженные в беговые сани породистые, застоявшиеся за зиму в стойле кони, тяжело фыркая и выпуская клубы пара. Кучер, обернувшись, спросил:
– В какую сторону ехать прикажете?
Василий переглянулся с сестрой, и они дружно ответили:
– До Сузгуна, а потом обратно.
– Слушаюсь, – ответил тот, громко присвистнул и щелкнул кнутом.
Жеребец рванул с места и вскоре перешел на рысь. Они обогнали, громко улюлюкая, вначале одни сани, затем и другие, с поглядывающими на них искоса седоками, и понеслись дальше по льду, оставив тех далеко позади.
– Я же говорил вам, – переглянувшись через сестру, крикнул Василий, – нашему Орлику тут равных нет. Отец, чтобы купить его, аж до Омска доехал, купил за большие деньги у киргизов, а уж оттуда привез его. Сам-то я не помню, но наши конюхи говорят, будто он совсем дикий был. Ни к седлу, ни к саням непривычный. Кучер наш, Прохор, – он кивнул в сторону возницы, который вряд ли слышал его слова, – почти год приручал его. Ничего, справный стал конь, прирожденный рысак. Не ошибся батюшка в выборе, знал толк в конях. Вот с тех пор стал Орлик его любимцем. Только на нем по своим делам и выезжал. Только как болезнь с ним случилась, его словно подменили. Теперь, сколько не уговаривай, и близко к санкам не подойдет. Все пешком, да пешком…
В ответ Менделеев лишь кивнул головой и, придерживая рукой фуражку, поглядывал по сторонам, любуясь открывшимся простором и обрывистым Иртышским берегом, проплывавшим мимо них.
Именно сейчас он осознал, чем Сибирь отличается от прочих российских земель, где ему удалось побывать. Тут его невольно восхищал невиданный простор и ширь нетронутых рукой человека лесов, стоявших неприступной стеной вдоль русла Иртыша. Да и сама своенравная река текла, казалось бы, как ей вздумается, то круто меняя направление узким рукавом, то неожиданно разливаясь так, что едва просматривался противоположный берег. И потому он невольно ощущал себя человеком столь же вольным и свободным, как и прочие, живущие здесь люди, для которых нет границ в их поступках и мечтаниях. Он тут же представил, как когда-то здесь шла на стругах дружина Ермака, а вслед за ней ставили первые сибирские города русские землепроходцы; как потянулись в Сибирь первые купцы, а еще вольные гулящие люди. Тем уже мал был Иртыш и впадавшие в него многочисленные речки с малыми притоками, они шли дальше и дальше, словно любопытные дети, попавшие в чужой дом, где не спросясь хозяев, заглядывают то в одну, то в другую комнаты, а вскоре, вызнав и разведав все им доступное, готовы без устали искать что-то новое, непривычное…