Сибирский ковчег Менделеевых

Софронов Вячеслав

Через какое-то время в библиотеку заглянула Маша и с улыбкой спросила:

– Неужели нашли что-то полезное для себя? Я их почти все прочла, любопытно. Но малоинтересно. А вы на чем остановили свой выбор?

Он показал ей журналы, на что она в ответ одобрительно кивнула.

– Да, это именно те журналы, о которых я вам в прошлый раз говорила. Но, знаете, что интересно, продать от всего тиража удалось не более пяти штук, а остальное издание почти целиком передали в Приказ общественного призрения. Так они там и хранятся. Правда часть из них, как говорят, пошла на подарки ученикам, заканчивающим семинарию. Однако, как мне известно, денег за них мы так и не увидели. Так что судите сами,

почему мой брат не хочет оставаться в городе, где наших предков и в грош не ставят.

– Зачем же вы так Маша, – впервые по имени обратился к ней Иван Павлович, – иные отзываются о вашем семействе лишь добрым словом, как мне самому много раз слышать доводилось.

В ответ лишь Маша махнула рукой и ничего не сказав, вышла. Иван Павлович еще некоторое время просматривал книги, а потом, подхватив отложенные им тома, вышел в гостиную. Там его уже поджидали брат и сестра, а на столе стояли стаканы с горячим чаем.

– Я заметила, что вы к этому напитку неравнодушны, а потому приготовила вам небольшой подарок с полуфунтом китайского чая. Когда-то наши предки занимались торговым делом, а потому возили на продажу чай из самого Китая. Вот небольшие запасы и нам достались.

С этими словами она положила на стол мешочек с вышитым на нем вензелем фирмы Корнильевых и пододвинула к Ивану Павловичу.

– Да что вы, право, – смутился он в очередной раз, – не заслужил я еще подобного подарка.

– Это ничего… Ежели я в вас не ошиблась, то вы вскоре заслужите и большего, чем это скромное подношение. Не буду скрывать, мне приятно общение с вами. Думаю, Василий в том со мной согласится.

– Несомненно, – кивнул тот головой.

От этих слов кровь прилила к лицу Ивана Павловича, и он неожиданно для себя, хотя никогда раньше этого не делал, кинулся целовать Машины руки, но сделал это как-то неловко, даже неуклюже, отчего Маша лишь рассмеялась и погладила его склоненную голову.

– Прекратите, – сказала она, – не люблю я этого. Мы по-простому воспитаны и к разным там поцелуям не приучены. У меня подобные порывы наших мужчин лишь смех и раздражение вызывают, – с этими словами она выдернула свою руку, которую все еще сжимал Менделеев и спрятала ее за спину, продолжая при том насмешливо смотреть на так и застывшего в полупоклоне и окончательно сконфузившегося Ивана Павловича.

Но вот у него от услышанного неожиданно кровь прилила к лицу, и он, пряча глаза, ненадолго присел на стул. А потому, не зная, как ответить, так и не найдя подходящих слов, почувствовал себя униженным, оскорбленным, соскочил со своего места и, не попрощавшись, насупившись, направился к дверям. Там он не мог сразу справиться с закрытой дверью, рванув ручку на себя, но она никак не желала открываться, отчего он еще больше рассвирепел и в ярости пнул ее ногой. На счастье ему помог Василий, который легко открыл дверь, чуть толкнув ее в противоположную сторону.

Уже в прихожей их нагнала Мария и поспешно вручила обескураженному гостю злополучный мешочек с чаем. Он не глядя принял его и сунул в карман, после чего вышел на улицу и исчез в темноте.

Оставшись одни, брат с сестрой глянули друг на друга, тяжело вздохнули, чувствуя за собой вину в произошедшем и так же молча проследовали обратно в гостиную. Уже там через какое-то время Василий негромко проговорил:

– Так, чего доброго, сестричка милая, он к нам совсем ходить перестанет… Что же ты, промолчать не могла? Ничего бы и не случилось. А сейчас даже не знаю, как быть. Но вот только не по себе мне как-то. Хорошего человека и ни за что обидели…

– Что ж теперь делать, коль так вышло. Я тоже виню себя. А если попрошу, ты можешь перед ним извиниться и пригласить куда-то?

– Я уж думал об этом. Но лучше, если ты вместе

со мной будешь. Тогда совсем иное дело. Ты разве не заметила, что он с первых наших встреч на тебя смотрит как на богиню какую? Иначе и не скажешь. А ты ему что в ответ: «У меня это вызывает лишь смех и раздражение»? Я ничего не перепутал? Эх, Маша, Маша! Глядишь, скоро всех женихов своих распугаешь… И что тогда? Останешься соломенной вдовой, как в народе говорят.

– А мне не страшно. Коль вам в тягость, уйду в монастырь, стану Христовой невестой. Слава богу, там не придется думать, что кому и как ответить… – С этими словами она встала и собралась идти к себе.

Василий хотел было остановить ее, но вошла горничная и сообщила, что их давно ждут к ужину.

– Без вас начинать не желают, – добавила она с поклоном.

– Началось, – с неприязнью заметила Маша, – там тоже требуется вести себя по правилам, чтоб никого не обидеть. Надоело! – Однако она, чуть прикусив губу, покорно двинулась вслед за братом в гостиную.

Глава седьмая

…Там уже их ждали все обитатели дома Корнильевых, включая Дмитрия Васильевича, державшего возле себя пустой стул для дочери. Во главе стола сидела, как обычно насупившись, Марфа Ивановна, а на противоположной – Яков со своей супругой, постоянно шикающей на мужа и нашептывающей ему что-то на ухо.

Младший брат Дмитрия Васильевича – Яков – родился болезненным ребенком, боялся часто выходить на улицу, опасаясь простуды, предпочитал одиночество и мог часами смотреть на огонь в камине, вплоть до того, что домашние опасались, как бы на нем не вспыхнула одежда и чуть не силком заставляли его пересесть подальше от пылающих дров. Тогда он расстраивался, начинал хныкать, словно ребенок, и все могло кончиться припадком, после которого он долго не мог прийти в себя. Потому домашние старались не допускать его встреч с гостями, и тогда Якова приходилось закрывать в верхней комнате на замок, где он чуть побившись в истерике, вскоре засыпал, пока его не разбудят, дождавшись ухода гостей.

Зато его женушка Агриппина была не в меру любопытна, язвительна на язык и старалась всем навязать свое мнение, не забывая повторять, что ее первый муж полковник, якобы воспитанный при дворе императрицы Елизаветы Петровны, поступал в подобных случаях так-то и так-то. Возразить ей мог, разве что Василий, к которому она относилась несколько иначе, чем к остальным и даже слегка побаивалась его, после того, как он положил перед ней дело ее покойного мужа, в котором четко был прописан суровый приговор суда, вынесенный «бывшему полковнику» Науму Чеглокову. Пробежав его, она вздрогнула, с ужасом воззрилась на Василия и тихо спросила:

– Откуда это у тебя?

– Все благодаря связям, – загадочно ответил тот. – Да не бойтесь, кроме меня его никто другой не читал. Пока, – через паузу добавил он. – Пока еще никто не читал. Но, если вы опять начнете встревать в наши семейные дела, то ничего гарантировать не могу. – Он выхватил у Агриппины бумаги и не торопясь вышел.

Какое-то время его тетка действительно сдерживала себя, что ей, видимо, давалось с большим трудом. Но временами она вновь подавала свой тонкий, писклявый голосок, когда в семействе Корнильевых обсуждался какой-то вопрос, касающийся финансов. Ее волновало более всего, выделят ли ей деньги на очередную покупку новых платьев, модных туфелек и прочего, что относится к дамскому туалету. И хотя она была старше своего болезненного супруга на десять с чем-то лет, но вела себя, словно восемнадцатилетняя девица: ярко красилась, накладывала на морщинистое лицо толстый слой пудры, старалась говорить нараспев и при этом старательно морщила носик, чем начинала походить на мартышку, но никак не на юную девушку.