Сидящие у рва
Шрифт:
— Сядь, — сказал Берсей. — Сядь и говори. С самого начала.
Рыжебородый киаттец — кажется, бороду он отращивал специально для того, чтобы сойти за намутца, — осторожно присел напротив Берсея и, не отрывая глаз от узора на ковре, глухим голосом начала:
— Меня зовут Суальт из дома Уальтов. Вся моя семья занималась лекарским искусством, мы жили на берегу озера Малатто, в маленьком зеленом городке. Потом началась война. Вы, аххумы, умели воевать лучше нас. Видишь мои руки? Они не умели убивать. Но когда аххумы пришли, они убили всю мою семью, всех детей, всех стариков.
— Алабарский волк… — сказал Берсей.
— Алабарские волки, — поправил Суальт. — Неужели ты думаешь, полководец, что один Эдарк мог бы с горсткой разбойников остановить армию?..
Берсей закрыл глаза. Покачнулся.
— Вы не остановили армию, — тяжело и раздельно возразил он.
— Мы остановили ее, — не повышая голоса сказал Суальт. — Дальше Нуанны аххумы не прошли. Нгар разгромлен в Данахе.
Гарран, прозванный Счастливым, потерял флот и отправился за своим неведомым аххумским счастьем. Музаггар сейчас на пути в Аххум, но что это за путь? Путь по кровавым следам Аххага…
Суальт метнул взгляд на Берсея. Тот молчал. Лишь взглянул на писца, сидевшего, раскрыв рот: писец был аххумом, и не понимал странной киаттской речи. Значит, Аххад ничего не прочтет…
— Теперь ты скажешь, рыжебородый пес, кто остановил меня? — голос Берсея не был угрожающим, скорее — спокойным и уставшим, как голос измученного бесконечным повторением слогов учителя.
Киаттец поежился под его взглядом.
— Нет, еще не остановил. Но уже задержал. Это не киаттцы, полководец.
И не только разбойники-намутцы… О, это настоящие плотоядные звери, и давно уже мне хотелось оставить их вместе с их предводителями-волками…
— Тогда кто же? Эдарк, а кто еще? Бывшие рабы, которых мы освободили на невольничьих рынках Арроля?
— Ты думаешь, Эдарк один?.. Их много, называющих себя Эдарками. Их много — тех, что крались за аххумской армией как волки. Среди них есть киаттцы, есть арлийцы, таосцы и данахцы.
И в этой армии не только намутцы, полководец. Все народы, которые пролили целые моря крови и слез из-за жестокости Аххага…
Берсей вскочил, и киаттец отшатнулся в испуге.
— Договаривай! — прорычал Берсей. — Значит, и аххумы есть среди них?
Белый как полотно киаттец лишь судорожно кивнул. Рука Берсея сжала его горло.
— Назови имена!
И, повернувшись к перепуганному писцу, рявкнул:
— Прочь из шатра!
Писец исчез.
— Я назову… Я назову всех, кого знаю. Но знаю я немногих… — прохрипел киаттец.
Берсей совсем низко склонился к его рыжей бороде, чтобы не слухом — глазами, по движениям губ, понять и запомнить.
— Главное имя, собака… Назови мне имя главного предателя! — прошептал он.
И когда киаттец беззвучно
Густая вонь гнили ударила его в нос и он, побелев, без сил опустился на ложе.
— Ты лжешь, — наконец выговорил он.
Когда Аммар вошел в шатер, он увидел бездыханное тело киаттца.
Сам Берсей угрюмо возлежал на ложе.
— Тело вывезти за ворота, закопать… — Берсей поморщился, — Закопать тихо и без свидетелей.
Ближе к ночи небо прояснилось, дождь перестал. Когда взошла луна и лагерь уже спал крепким солдатским сном, в шатер темника был вызван командир агемы, коренастый ветеран Руаб.
— Возьми и прочти, — Берсей протянул командиру клочок пергамента. — Запомнил имена?
— Да.
— Все запомнил?
— Да.
Берсей взял пергамент и бросил его в жаровню.
— Всех этих изменников ты должен арестовать до рассвета. При сопротивлении — убить. Остальных — в гарнизонную темницу до особого распоряжения.
Когда командир вышел, Берсей обхватил голову руками. Припадок давно уже начался, и лишь нечеловеческим напряжением воли Берсей сдерживал себя. Ему казалось, что глаза вот-вот вылезут из орбит, и череп расколется, и тогда в шатре станет темно от тысячи черных птиц.
Но он дождался, пока пергамент не превратился в горсть золы, и только потом слабеющей рукой налил в кубок вина и добавил в него опиума.
Выпил залпом. Стальные клещи, пытавшиеся раздавить голову, ослабили хватку. Берсей задумчиво глядел в жаровню. Уже и пепел пергамента рассыпался, но он все же поворошил остывающие угли.
Список предателей все еще стоял у него перед глазами, хотя глаза и слипались от принятого лекарства. Первым в списке значился Аххад. Проклятый киаттец не назвал его имени. Аххад должен умереть, не только потому, что мог предать, но и потому, что он слишком приметлив, потому, что никто не должен знать, куда идет Берсей.
В сожженном списке не было никого из тех, чьи имена прозвучали. Наоборот: Берсей вписал в него тех, кого не назвал киаттец.
Сон освежит и ободрит, и завтра… завтра… Берсей повалился на ложе как был — в плаще и в сапогах и закрыл глаза. Боль, слава Аххуману, отступила. Завтра мы продолжим наш путь. Пора вырваться из этого заколдованного круга. Только призрак сможет опередить призрака…
На исходе второй стражи Берсей очнулся и поднялся на ноги.
Прислушался. Все было тихо. Даже Аммар спал, свернувшись клубочком на своей подстилке за пологом.
Берсей натянул сапоги, завернулся в плащ и выскользнул из шатра.
Два стражника, очнувшись от дремы, повернулись к нему. Берсей молча и строго приложил палец к губам. В разорванные тучи выглянула луна и жест Берсея был хорошо понят.
Темник пошел вдоль шатра, обогнул его… Там, у служебной половины, тоже была стража — но стражники крепко спали, присев на корточки и прислонившись к стене.
Пригибаясь, чтобы не попасть в поле зрения караулов у костров, Берсей быстро зашагал к северным воротам лагеря. Они охранялись лучше южных, но ими пользовались значительно реже.