Сигнал бедствия
Шрифт:
— Моя игра проиграна, — сказал Мерике-Люш, проводя забинтованной рукой по глазам. — Снесарев оказался прав. Мне не уйти из города.
Но Ваулин понимал, что в чем-то Мерике-Люш продолжает игру.
— Я проиграл, — повторил Мерике-Люш, — Но скажите, как вы напали на мой след?
— Не забывайте, я веду допрос, а отвечаете вы. Скажите, как вам удалось открыть дверь в квартиру Снесарева?
— Открыть дверь частной квартиры… Разве это так сложно?
— Вы открыли ключом?
— Я подобрал ключ.
—
— Я хотел сказать — отмычкой.
— Хотели сказать? Вот она… — Ваулин вынул отмычку из ящика и положил ее на стол.
— Я ее, наверное, уронил, когда увидел, что на площадке лестницы кто-то стоит.
— Куда же вы побежали потом?
— В соседний двор. Там никого не было. Я спрятался в подвале. Переждал.
— Где вы взяли эту отмычку?
— У меня было много отмычек. Несколько штук я взял с собой.
— Те, которые подходят к наиболее распространенным образцам дверных замков?
— Совершенно правильно.
— И эту?
— И эту.
— Значит, уронили отмычку и побежали?
— Я уже сказал.
— И больше вы ничего не уронили?
— Нет, ничего.
— Осторожность вам изменила.
— Случайность такого рода всегда может… — начал Мерике-Люш.
Но Ваулин быстро его перебил:
— А откуда взялось вот это?
Он вынул из ящика стола крышку от маленькой эмалированной кастрюльки.
Мерике-Люш внимательно оглядел ее. И раньше, чем он ответил на вопрос, Ваулин почувствовал, что крышку Мерике-Люш видит впервые.
— Не знаю. Со мной такой вещи не было.
— Ее также нашли внизу.
— Не знаю. Ничего не могу сказать о ней.
— Допустим. Но вы утверждаете, что отмычку привезли с собой?
— Я устал повторять.
— Ну, от этого еще не устают. Вы просто не хотите говорить правду!
— Я вам все сказал.
Мерике-Люш на мгновение закрыл глаза.
— Вы твердо помните насчет отмычки? Она действительно была у вас с первого дня?
— Да, с первого дня. Если вам нужно, чтобы я повторил, я повторяю… Она была у меня в мешке, когда я спускался на парашюте в этот… загородный парк.
Ваулин встал:
— Мерике-Люш, вы лжете! И снова без всякой пользы. Сейчас один человек вам скажет об этом — ваш человек… Введите Мурашева, — попросил он солдата.
Дверь открылась. Мерике-Люш откинулся на спинку стула. Старик, стоявший на пороге, глядел на него ненавидящими глазами.
— Это… — прошептал Мерике-Люш.
Старик шагнул вперед, поднял руку и сказал хриплым, дрожащим голосом:
— Не забыл? Будь ты проклят, проклят!.. Ты что?.. Ты что?..
Мурашев хотел крикнуть: «Ты что обещал мне?», но в ярости не подыскал слова.
Это была последняя встреча. Много лет ушло с тех пор, как их свели для разговора в доме германского генерального консульства возле Исаакиевского собора.
5.
На другой день Ваулин пригласил Снесарева заехать к нему. Предстояла очная ставка с Мерике-Люшем.
В тот далекий вечер больной Снесарев не мог отчетливо разглядеть незваного гостя — он прятался в полутьме. Но шпион казался ему крепким человеком. Другим Снесарев не мог себе представить его.
— Узнаете? — спросил Ваулин Мерике-Люша.
— Узнаю. Это инженер Снесарев, — прошептал шпион.
— А вы, товарищ Снесарев?
Снесарев развел руками и не сразу ответил. Не мог же Мерике-Люш быть таким в тот декабрьский вечер. Такие люди не спускаются на парашюте, не проникают тайком в осажденный город.
Перед Снесаревым стоял сгорбленный, осунувшийся человек с потухшим взглядом, лишившийся всех чувств, кроме одного — страха.
Когда шпиона увели. Снесарев сказал:
— Тогда он стоял в тени. Я его не видел. Давно он переменился?
— Совсем недавно. Когда его привели сюда, он в первые минуты держался надменно. И знаете, что ему помогало? Выстрелы.
— Какие выстрелы?
— Вражеские. Я начал допрос, а гитлеровцы начали обстрел города. Мне пришлось посадить гостя подальше от окна. Один снаряд разорвался совсем близко, и Мерике-Люш, который в ту минуту еще назывался Польницем, презрительно усмехнулся. Но надменности хватило ненадолго. Вскоре он сдал и с каждым днем сдавал все больше и больше. Остался только страх, ну и, конечно, злоба.
Ваулин открыл коробку, полную желто-янтарного табаку, достал книжечку папиросной бумаги.
— Прошу. С Большой земли подарок прислали. Аромат такой, будто сидишь по крайней мере в Сухуми. Когда мы с вами там будем, а?
— Страх и злоба? — повторил Снесарев. — Только это? Но была же у него смелость.
— Смелость игрока, который делает верную, безопасную для себя ставку. А она оказалась весьма рискованной. И он не выдержал жизни в осаде. У него не оставалось признаков того, что можно считать настоящей смелостью. Шпион сделал несколько ошибок. Это потому, что у него пропала прежняя собранность. Он петляет. Нет больше жителя Пскова, а есть житель Острова. В другой обстановке, более привычной для него, он нашел бы вариант поумнее. А тут подстегивал страх. Даже рюкзак заграничного образца с пружинкой был заметной ошибкой. Это были следы, которые нам предстояло прочесть. Все дело в той жизни здесь, которую он не мог представить заранее. Не мог понять. И ему не обойтись было без промахов. Спасла его только случайность, да и то лишь на время. Что двигало им раньше? Инерция наглости, что ли, тупого сознания своего превосходства над всеми. Настоящей смелости без глубокой убежденности в своей правоте не бывает! Ваши строители — те по-настоящему были смелы!